Трещины
Шрифт:
Отойдя подальше с освещённой улицы и убедившись в отсутствии случайных свидетелей, я натянул перчатки. Это в мифах и сказках Смерть ходит с косой, а на деле же мы белоручки и чистоплюи, делаем неблагодарную работу, не пачкая рук.
Сердце заколотилось, точно усердный дятел, в глазах помутнело, а улица вокруг ожила множеством голосов, рёвом далеких машин и громовым шумом ливня, распавшегося на обособленные капли. Некоторое время мне понадобилось, чтобы прийти в себя от внезапно обрушившегося на меня каскада звуков и перевести дыхание.
Итак, мне нужна тень. Мои коллеги обычно не столь придирчивы в данном вопросе, а вот у меня и здесь свои тараканы. Иной раз посмотришь – и всё в ней хорошо, чёткие
Что здесь у нас… Фонарный столб, погнутый у самого основания; раскидистый клён, до обрезки которого никак не доберутся городские службы; старая кованая скамейка…
Я опустился на корточки, чтобы рассмотреть её поближе. Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев, провёл по поверхности тени. Перчатка завибрировала, кажется, даже довольно заурчала, потянулась ближе, как будто притягиваемая магнитом необычайной силы. Сойдёт. Не бизнес-класс, но…
Ощущения, которые испытываешь, переходя по теням, вообще мало кому знакомы. Выражаясь образно, меня огрели диванной подушкой, набитой щебнем вперемешку с пухом, прокрутили в центрифуге, перетащили за тридевять земель, волоча за ноги и собирая моей больной головой все кочки и бордюры, а после дали понюхать нашатыря, насильно приводя в чувство.
В народе любят шутить, что затянувшийся ремонт убивает нервные клетки и ведёт к скоропостижной смерти. Товарищ Ермолаев сегодня подтвердит эту гипотезу. В квартирке его – самый разгар отделочных работ: небрежно ободранные стены; местами можно прочитать заголовки на пожелтевших газетах, что когда-то были наклеены как основа под обои. Слева стоит покосившийся платяной шкаф, впритирку к трюмо, укрытому полинялой простыней с множеством дыр. По полу разбросан старый и грязный инструмент: шпателя, покрытые застывшим цементом, молоток с отломанной ручкой, ржавая ножовка и россыпь сгоревших свёрл. В углу с хрипом надрывается старый ламповый телевизор «Чайка» с трещиной в углу кинескопа, словно в него запулили пустой бутылкой. Напротив телевизора – подранное, продавленное кресло непонятной расцветки, а рядом – журнальный столик, на котором стоит пустой гранёный стакан и миска с холодными, слипшимися пельменями. Владелец квартиры, балансируя на кривом табурете, флегматично ковыряет стену дешёвой китайской дрелью, что с визгом и рокотом тщетно пытается продраться сквозь бетон. Вот и весь пейзаж, если можно так выразиться.
– Мужик! Мужи-и-ик! – попытался докричаться до него я, – ну взял бы перфоратор, не мучился бы сам, и не мучил соседей! ЭЙ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ? Тьфу, дурак. Нашёл ещё на что вскарабкаться – с такой опоры и сверзиться недолго.
С этими словами я вышиб из-под ног у горе-мастера табурет. Мужик, издав ёмкое непечатное словцо, кулем рухнул вниз, по пути приложившись затылком о литой подоконник. Надо сказать, черепом его наградили крепким – бетон пошёл трещинами, но голове пришлось куда хуже. Пока под телом медленно, но верно образовывалась лужа вязкой, тёмно-красной крови, я убавил громкость телевизора – а то натурально не было мочи это терпеть.
Души что-то не было видно. Виктор Ермолаев был стопроцентно, окончательно, бесповоротно мёртв, но душа почему-то так и не показывалась. Что же, и с таким доводилось иметь дело. Повернув труп набок, я открыл ему рот пошире и с размаху ударил растопыренной пятернёй по грудной клетке – раздался глухой звук, точно лупят по пустой деревянной бочке. Из распахнутого рта мелкими хлопьями, вяло, прижимаясь к земле, повалил белесый дым болезненно-зелёного оттенка. Потёк словно
Потратив добрые пятнадцать минут на сбор всех ошмётков этой жалкой душонки, я ужаснулся, насколько рутинной стала моя работа. Жизни стольких людей уже я унёс, что они начали сливаться, смешиваться в одну назойливую и вместе с тем привычную круговерть. Как правило, это была естественная смерть – ну вы знаете, не проснулся утром – оказалось, сердце встало или давление скакануло, кровоизлияние, не обнаруженная вовремя опухоль или просто время пришло. Изредка доводилось забирать самоубийц – и тогда, если вдруг ты явился пораньше, приходилось участвовать в вялой дискуссии о смысле жизни и необходимости с нею расстаться, наблюдать, как человек неумело намыливает веревку, пытается уместить во рту дуло пистолета или наполняет ванну и водит по венам затупленным ножом. Иной раз хочется уже помочь несчастному советом, а то и делом…
Случалось и проводить рейды по больницам – выдирать душу прямо из-под скальпеля хирурга, а то и бродить по палатам со списком, забирая ослабевших пациентов или отключенных от аппарата коматозников. Мало того, что атмосфера удручающая, что действительно страшно – когда на тебя начинают обращать внимание прочие люди. Значит, им тоже недолго осталось – от силы пара дней, а то и часов. И ты понимаешь, что эти плачущие родственники, эти принесённые заботливой роднёй фрукты и цветы…
Вообще, Смерть иногда видит не только её жертва. Разумеется, это чувствительные животные, вроде кошек и собак, люди «на грани» и даже личности в состоянии тяжёлого алкогольного опьянения. Что само по себе напрашивается на вывод – алкоголь действительно приближает вас к черте. Однажды пришлось забирать душу мужика, который отбросил коньки в процессе обмывки нового авто. Так остальные, принявшие на грудь поистине умопомрачтельные количества алкоголя, кинулись на меня с кулаками. Мне-то они ничего сделать не смогли, но друг другу… Надо ли расписывать начавшуюся потасовку?
Вот уж куда мне редко выпадало являться – так на пьяные поножовщины и фатальные мордобои. Хотя, по правде сказать, и там не было чего-то особенного.
Я тяжело вздохнул, медленно стянул перчатки и уселся в старое, подранное кресло. С ленцой нацепил на вилку подсохший пельмень, поднёс поближе, поворачивая под разными углами, пристально посмотрел на него несколько мгновений и, почти не жуя, проглотил. Как-то неожиданно наступил тот момент, когда я совершенно перестал ощущать вкус пищи. Я питался всяческими полуфабрикатами, пользовался сервисами по доставке еды, а временами вовсе забывал поесть, вместо того выпив перед сном бутылку-другую пива.
Когда мой дом, моя крепость внезапно превратилась в жалкую ночлежку, годную разве что на то, чтобы хранить под замком мой нехитрый скарб и служить кратковременным пристанищем на время короткого и беспокойного сна? По правде сказать, и спал я в последнее время чрезвычайно мало, выматывая себя до того, что стоило занять горизонтальное положение, как сон набрасывался на уставший организм, точно изголодавшиеся гиены на падаль. Я не высыпался, и большую часть дня ходил, больше похожий на смертную тень, чем на живое существо. Но это была умеренная плата за отсутствие сновидений, терзающих почище самого страшного недосыпа. Снилось мне многое: от психоделических трипов – до совершеннейших кошмаров, от которых просыпаются с криком, объединяло эти сны только гнетущие чувства поутру, и неважно, припоминало ли подсознание давние грехи и ошибки или же показывало лучшую жизнь, которая, подобно песку, утекла сквозь пальцы.