Третьего не дано
Шрифт:
Велегорский решил не говорить Юнне, что Савинкова крайне- интересует позиция левых эсеров.
Юнна осторожно спросила Велегорского, не слишком ли будет рискованно появляться на съезде. Опасности еп не страшны, но можно поставить под удар всю группу.
– Риск - наши крылья!
– не без патетики воскликнул он, тут же намекнув, что такова не только его личная воля.
– Хорошо, - сказала Юнна, - я попробую достать пропуск. Кажется, одна из маминых знакомых работает в "Метрополе".
– Большевичка?
–
– Боже упаси, - успокоила его Юнна.
– Левая эсерка.
– Ну, это еще куда ни шло, - Велегорский весело подмигнул Юнне. Действуйте.
На следующий день Калугин знал об этом разговоре.
"А что, это нам на руку", - подумал он, решив, однако, заручиться согласием Дзержинского.
Феликс Эдмундович, выслушав Калугина, велел выдать Юнне гостевой пропуск.
– Кроме всего прочего, товарищу Ружич это будет полезно, - сказал он. На съезде выступит Владимир Ильич. Да и левых эсеров послушает. Истина познается в сопоставлении...
Жарким июльским дном Юнна вышла из "Метрополя"
на Театральную площадь. Несмотря на явную несхожесть, и этот летний день, и памятный осенний вечер, в который она примчалась на баррикаду, в чем-то были родственны между собой. Не потому, что на улицах все еще были видны следы октябрьских боев, что часть крыши "Метрополя" провалилась от попавшего в пего артиллерийского снаряда и что в доме на углу площади черной обгорелой раной зиял сквозной пролом. Схожим было пастроение. И хотя с осени в жизни Юнны произошли крутые перемены, сознание того, что она тогда интуитивно, а теперь осознанно становилась частичкой общей борьбы, захватило ее целиком, заряжало уверенностью и мужеством.
Юнна только что пообедала в столовой Дома Советов.
Там она получила крохотную миску жидкого супа из перловки, горстку жареного картофеля и кусочек вареной конской печенкп. Обед, можно сказать, был царский, и, хотя к нему полагался лишь ломтик черного, вязкого, как глина, хлеба, Юнна была довольна.
К подъезду Большого театра она пришла около полудня. Вход осаждала толпа делегатов в кожанках, солдатских гимнастерках, неказистых рабочих куртках. Нетерпеливые старались поскорее пробиться в открытую дверь.
Но часовые не спеша, тщательно проверяли пропуска.
Лица делегатов были серьезны, те, кто попал в Москву впервые, с любопытством рассматривали бронзовую квадригу Аполлона.
Юнна стала в сторонке, ожидая, когда схлынет толпа, и невольно услышала разговор двух мужчин, прислонившихся к колонне.
– Жарковато, - невесело сказал кряжистый человек в обшитых кожей галифе.
– Жарища, видать по всему, будет на съезде, - восторженно предположил высокий, с впалыми, как у чахоточного, щеками собеседник.
– А помнишь Третий съезд Советов в Петрограде?
В Смольном на полу спали, на соломке. А здесь - кровати, простыни. Чуешь перемену?
–
Чем закончился их разговор, Юнна не услышала, но слова "жарища, видать по всему, будет на съезде", которым поначалу она не придала значения, не раз вспоминались ей.
Партер и все ярусы Большого театра были уже переполнены, и Юнна с трудом нашла себе место во втором ярусе с правой стороны. Отсюда хорошо видна была сцена, еще безлюдный стол президиума и почти все ряды партера.
Сейчас, пока заседание еще не началось, трудно было понять, кто из делегатов большевик, а кто левый эсер. Юнне казалось, что все пришли сюда как единомышленники.
После двенадцати часов дня к столу президиума, надвое рассекая пустое пространство сцепы, прошел невысокий черноволосый человек в пенсне. Он шел твердо и уверенно, как ходят люди, знающие, что их ждет нелегкая работа, и готовые решительно взяться за нее и отвечать за результаты. По рядам гулким ветерком пронеслось: "Свердлов!"
Свердлов приблизился к председательскому месту, взял звонок с длинной деревянной ручкой и несколько раз энергично встряхнул его, призвав делегатов к вниманию. Голос у него был глубокий, грудной, и Юнна удивилась, что такой невысокий, щупловатый человек говорит так раскатисто и звучно.
В облике Свердлова - и когда он шел к столу, чтобы открыть съезд, и когда, оглядев зал, бросил в него первые слова - в единое целое сливались невозмутимое спокойствие и кипучее вдохновение. Твердо опершись сжатыми пальцами о стол, он объявил заседание открытым. Сцена быстро заполнилась членами президиума.
Почти всех, кто усаживался за стол в президиуме, Юнна видела впервые. Она спокойно скользила взглядом по их лицам, не останавливаясь на ком-либо в особенности.
По соседству с Юнной сидели два крестьянина - деревенский парень в косоворотке и благообразный старик с окладистой бородой.
– Слышь, а что там за баба такая?
– спросил парень.
– Где?
– Да за столом расселась.
– Пень еловый, - накинулся на парня бородач.
– Да ежели ты желаешь уразуметь, этой бабе цены нету.
Спиридонова она, Мария.
– Спиридонова?
– равнодушно процедил парень.
– Не слыхал.
Бородач покосился на Юнну и, понизив голос, сказал:
– А вот как хлеб у тебя из амбара подчистую выметут - услышишь!
– Ты, батя, не в ту дуду...
– Не в ту... Из тебя продотряд душу вытягал? Нет?
Оно и видать Вся надежда на Марию. Заступница мужицкая...
В этот момент Юнна увидела женщину, сидящую в президиуме, о которой говорил бородач. Во всем ее облике было что-то от человека, огромным усилием воли подавляющего в себе какое-то неукротимое желание.