Третий ангел
Шрифт:
Приближалась весна. И чем ближе она подступала, тем сильней овладевал ханом древний инстинкт. Как пахарь слышит зов земли, так степняк слышит зов крови. Под пергаментной кожей хана текла кровь воина. Татарин обязан воевать. Все предки хана ходили на Русь, значит и он, Девлет-Гирей, должен идти на Русь.
Когда солнце съело снег на степных курганах и потянуло с моря сырым весенним ветром, хан решился. Поскакали по улусам гонцы с лошадиными хвостами на копьях — объявлять большой поход.
2.
Глухо ударили обтянутые воловьими шкурами барабаны, гнусаво пропели длинные трубы, заплескалось на ветру
Хан решил сначала идти на Дон, чтобы пограбить богатые станицы и угнать стада, а там видно будет. На третий день похода орда вышла на Северский Донец. Переправились через реку обычным способом: привязывали к хвостам лошадей брёвна, на них садились верхом по несколько воинов.
За Донцом открывалась дорога на Козельск. В прибрежных плавнях вышел на татар перебежчик. Дюжий молодец в облепившей сильные плечи мокрой одежде предстал перед Девлет-Гиреем.
— Кто будешь? — по-русски спросил хан, оглядев перебежчика жёлтыми рысьими глазами.
— Боярский сын Кудеяр Тишенков.
— С чем пришёл?
— Иди на Москву, великий хан! Самое время. Вовсе обезлюдела Русь. Одни от чумы померли, другие с голода, многих государь казнил. Войска против тебя ныне никакого нет, царь всех в Ливонию отправил.
Выслушав перебежчика, хан тихо рассмеялся. Он знал такие уловки, и сам не раз ими пользовался. Сколь раз посылал ложных перебежчиков, чтобы сбить врага с толку. Иногда перебежчик спасался, но чаще погибал. Перед ним был один из таких. Хан уже собирался приказать палачу-черемису сломать обманщику позвоночник, но перебежчик, поняв его намерение, заговорил снова:
— Дозволь ещё сказать, великий хан! Родом я из Серпухова. Все здешние дороги и броды знаю. Проведу через Оку прямиком на Москву, а ежли будет тебе по дороге какая встреча — вели меня первого казнить.
Хан изучающе снова оглядел перебежчика. Жёстко спросил:
— Почто своих предаёшь.
— Батюшка мой, боярин Тишенков, холопа прибил за воровство. Тот в опричнину с доносом на батюшку, мол, на царя умышлял, в Литву бежать хотел. Ну понаехали... — Кудеяр издал горловой звук, похожий на всхлип, но справился и продолжал: — Всех до единого побили, жену мою снасильничали, сынишку головёнкой об угол. Вотчину нашу царь в опричнину забрал. Я в войске был под Ревелем, зимой воротился по ранению, а там уже другой хозяин. Я в крик, а он на меня собак спустил. Едва отбился. Куда идти? Вначале хотел в разбой, после к тебе решил. Отомстить хочу царю и опричным...
Хан задумался, наконец, обронил:
— Будешь пока в обозе, а там поглядим.
На следующий день к хану привели ещё одного перебежчика — галицкого сына боярского Башуя Сумарокова. Тот почти слово в слово повторил слова Кудеяра. Потом перебежчики пошли чуть ли не толпами: кто из Галича, кто из Белёва, кто из Калуги. Были среди них и русские, и татары-новокрещены. Все твердили одно. На Руси мор и страх. Царь казнит всех подряд. Войско увязло в Ливонии. Воеводы и лучшие бояре сплошь перебиты опричниками.
После долгих раздумий хан велел привести в свой шатёр Кудеяра Тишенкова. Кратко сказал:
— Поведёшь на Москву. Но коли обманешь —
3.
Слух о том, что Девлет-Гирей собирает большой поход, давно бродил в приграничных русских селеньях. На сторожевых заставах росла тревога. Меж тем в Москве маялись сомнениями. Прошлой осенью сильное войско вместо того, чтобы идти на Ревель напрасно проторчало на Оке в ожидании крымцев. Всю зиму Щелкаловы успокаивали царя, говоря, что после астраханской неудачи орда нынче на Русь не сунется. Когда стало очевидно, что крымский хан вот-вот перейдёт границу, стали спешно сбирать новое войско. Насобирали тысяч пятьдесят. Наспех снаряженное войско скорым маршем отрядили к Оке, чтобы не дать Девлет-Гирею переправиться на московский берег. Сам государь с опричной армией двинулся на Серпухов.
В последних числах апреля земское войско встало на Оке, заняв загодя подготовленные приокские укрепления. Татар ждали со стороны Тулы. В ожидании татар царь устроил смотр опричникам. Войско разделено было на три полка. Впереди шёл сторожевой полк боярина Василия Яковлева, за ним передовой полк Михаила Черкасского, последним двигался государев полк под командой дворового воеводы князя Фёдора Трубецкого.
...Вскоре после смотра Малюта имел с царём уединённую беседу, после которой царь послал нарочных за князем Черкасским. Удивлённый и обрадованный возвращением царской милости, Черкасский тотчас оставил полк и, взяв с собой двоих, поскакал к царю. Неподалёку от лагеря в небольшой, уже начавшей зеленеть рощице его окликнули. Черкасский оглянулся и увидел приближающегося к нему Ваську Зюзина с десятком конных стрельцов.
— Погодь, князь, вместе поедем, — крикнул Зюзин.
Некоторое время ехали молча, потом Зюзин словно ненароком спросил:
— Батюшка твой, князь Темир Гуки поздорову ли будет?
— А что тебе до моего батюшки? — огрызнулся Мишка, презиравший худородного Зюзина.
— Да, говорят, скоро здесь будет, — осклабился Васька. — Он, слышно, с Гиреем ныне на нас идёт.
Смуглое лицо Черкасского побледнело.
— Врёшь, свинья! — прошипел он.
Сверкнули сабли. Черкасский защищался отчаянно. Маленький, ловкий, гортанно крича, он извивался как угорь, и мгновенно ранил трёх нападавших. Два его телохранителя остолбенело наблюдали за происходящим, потом ударились в бегство. Князь уже почти вырвался из кольца всадников, но в это мгновение Зюзин с трёх шагов угодил стрелой прямо в бешено окровяненный глаз его коня. Конь рухнул, придавив Черкасского. Налетевшие опричники исполосовали его саблями.
Вернувшись в полк, телохранители рассказали о случившемся. Поднялось смятение. Черкасского уважали за храбрость и воинский талант. Меньшие втихомолку бранили старших, старшие гадали, кто станет новым полковником, заранее рядились и местничались. В память об убитом с досады повесили на дереве обоих телохранителей за то, что бросили командира. Ещё вчера самый боеспособный опричный полк превратился в туловище без головы.
К вечеру об убийстве царского шурина знала вся опричная армия и без того пребывавшая в тревоге накануне встречи с ордой. Большинство опричников не бывали в сражениях. Наторелые в грабежах и убийстве беззащитных многие ещё не смотрели в лицо смерти. Взволновались опричные воеводы. Негоже убивать своих, особливо накануне большой драки. Думали не об убитом Черкасском, тревожились о себе.