Третий ангел
Шрифт:
Арнольд Лензей метался в аптекарской комнате, спасая драгоценные снадобья и старинные рецептурные книги. Со звоном лопались реторты. Сумасшедший ветер завывал снаружи, наотмашь грохал распахнутыми рамами стрельчатых окон. Снизу неслись вопли челяди. Лензей сложил поклажу на скатерть, связал концы и взвалив тюк на плечи, по дымящимся ступеням спустился во двор. Но не успел он сделать и шагу, как сверху с островерхой крыши дворца прямо ему за ворот хлынул поток расплавленного олова. Теряя сознание от дикой боли Лензей упал на землю и долго катался в корчах, взывая
Дворец пылал. Загорелись двуглавые орлы надвратной башни, зловещими красными огнями зажглись их зеркальные глаза. В чаду и пламени неподвижно застыли у входа во дворец два каменных льва. Зато исступлённо ревели и бились во рву возле Никольских ворот живые лев и львица, подаренные царю английской королевой. Львы помнили пожары в африканской саванне, когда всё живое бежит бок о бок, спасаясь от настигающего огненного вала. Их жуткий рёв, разносившийся над городом, архангельскими трубами возвещал конец света. Под ударами тяжёлых тел затрещала клетка, львы вырвались на свободу и огромными скачками понеслись по горящему городу, умножая панику.
Тысячные толпы бегущих людей устремились к северным воротам в надежде через них покинуть проклятый Богом город. Но узкие врата не могли пропустить бегущих. Возник затор, упавшие мгновенно погибали, раздавленные обезумевшей толпой. Воины пробивали себе дорогу оружием. Вскоре людское месиво намертво закупорило узкий вход, упавшие тут же погибали под ногами толпы, а сверху всё лезли и лезли, карабкаясь по головам, с раззявленными в крике ртами, с опалёнными бородами, тыча ножами, отпихивая, продираясь вперёд в безумной надежде выбраться из огненной геенны.
Многие искали спасения в воде. Москва-река сплошь покрылась головами тонущих, огласилась последними воплями. Не спасся почти никто, одни задохнулись в низко стелющемся над водой дыме, других утянули спрятанные на теле золотые украшения, третьи просто не умели плавать. Захлёбываясь в тёплой от пожарного зноя воде, люди уходили на дно, река подхватывала их и медленно несла утопленников вниз. Затем река остановилась, уже не в силах пронести огромную массу человеческих тел, и вышла из берегов, запоздало гася едва тлеющие прибрежные пепелища.
Ближе к полудню огонь, мимоходом поглотив торговые ряды Троицкой площади, захватил Кремль. Пламя в одночасье пожрало дивную сказку царских теремов и боярских палат. На своём подворье заживо сгорел в подвале раненый воевода Бельский. В Успенской соборе заперся митрополит Кирилл вместе со всем клиром. Рухнул с огромной высоты главный московский колокол, задавив или покалечив прятавшихся от огня на колокольне Ивана Великого. Сгорели все до единой приказные палаты, а в них бесчисленное множество государевых указов. В посольском приказе погибли многие послы-иноземцы, надеявшиеся спастись в Кремле.
...Генрих Штаден был в отчаянии. Пожар отнял у него всё, что он сумел накопить за годы, проведённые в Московии. И хотя кое-что он успел с вечера закопать в погребе, однако всё награбленное в новгородском походе погибло безвозвратно. Когда пожар вплотную подошёл к его дому Генрих попытался
Возле москворецкого моста Штаден увидел сводчатую каменную церковку, до отказа забитую людьми, среди которых он узнал своего слугу и нескольких иноземцев. Возле низеньких железных ворот, ведущих в подвал, ожесточённо давились ещё с полсотни горожан, пытавшихся проникнуть вниз. Штаден бросился туда, но тем, кто уже находился в подвале удалось захлопнуть дверь изнутри и Штаден кинулся под крышу церкви. Едва он пробился в храм, как в ту же минуту бушующее пламя накрыло церковь. Тесно сгрудившись в малом её чреве, люди раскрытыми ртами хватали горячий воздух. Нестерпимый жар раскалил стены. Было слышно как снаружи гудит пламя, как завывает ветер, как трещит от огня известняковая плинфа стен. Иконостас на глазах покоробился, пошёл волдырями, по лику Богородицы потекли тёмные струйки расплавленной олифы. Стоявшая рядом со Штаденом девушка-лифляндка шептала молитву по-латыни, русский старик с косматой бородой молился Николе-угоднику.
Когда терпеть стало невмочь, и гибель была неизбежной, те, кто стоял у входа, распахнули ворота и выскочили на паперть. Закрывая лицо от нестерпимого жара, кашляя от едкого дыма, Штаден тоже вышел наружу и увидел вместо улицы двойную череду догорающих остовов домов. По иссиня-чёрным срубам пробегали голубые языки, повсюду валялись обгоревшие трупы. Слуга Штадена отворил двери подвала и отшатнулся: все, кто укрылся там, были мертвы и обуглились, хотя вода в погребе стояла по колено.
11.
Кудеяр Тишенков уже пять часов безотлучно находился в свите хана, с высоты Воробьёвых гор наблюдая за тем как пожар уничтожает Москву. Он видел как постепенно гасла хищная радость на лицах татар. Огонь сыграл с ними злую шутку. Вместо того, чтобы только поджарить мясо, он пожирал его сам. И теперь орда с горечью наблюдала как исчезает в пламени её законная добыча. Несколько раз татары пытались ворваться в город, чтобы начать грабёж, но потеряв в огне несколько сот всадников, орда была вынуждена отхлынуть назад и ждать, когда более сильный хищник наконец насытится и отдаст ей то, что осталось от Москвы.
За эти пять часов Тишенков пережил больше, чем за всю свою непутёвую жизнь. Испепелявшая его ненависть перегорела в московском пожаре. Старую саднящую боль победила другая нестерпимая боль от сознания того, что на его совести вечным камнем ляжет ужасная гибель Москвы. Получилось так, что за вину царя расплатились невинные, а царь как последний трус спрятался в тайном месте и будет отсиживаться там, пока татары не уйдут. И ему снова всё сойдёт с рук, а на нём, Кудеяре Тишенкове, будет вечно лежать каинова печать. Горек хлеб предателя, ещё никого не сделала счастливым измена. Нужен ли он будет хану? Хан — воин, а воины презирают изменников.