Третий ангел
Шрифт:
Москва догорала. Хан снова выхватил саблю, чтобы подать наконец сигнал к атаке изнывающим от нетерпения воинам, и, обернувшись, увидел на грязном от копоти лице русского проводника две светлые дорожки...
Татары ушли из сожжённой Москвы уже на следующий день после пожара, уводя с собой стотысячный полон. Со времён Батыя и Тохтамыша орда не захватывала такого количества пленных. Брали только сильных мужчин, красивых женщин и здоровых детей. Детей везли в больших корзинах по десятку в каждой. Заболевших бросали, предварительно ударив головой о дорогу или о ствол дерева. И хотя цены
Уцелевший полк Михаила Воротынского шёл следом за ордой до самого Перекопа, нападая на отставших и не позволяя татарам далеко отлучаться для грабежей. И в этой мрачной настойчивости русских было нечто такое, что тревожило хана и чуть отравляло пьянящую как айран радость победителя.
Глава семнадцатая
БЕГУН И ХОРОНЯКА
1.
...Царь молился. Размеренно клал поклоны, шептал молитвы, вставал на колени, подымался, снова клал поклоны, вкушал просфоры и принимал причастие от старенького, обмирающего от страха ростовского священника. Вместе с ним молилась вся царская свита, и только Малюте было позволено отлучиться для спешных дел.
Так продолжалось уже неделю. И все эти дни здесь, в Ростове, не появлялись гонцы из Москвы. Никто из уцелевших воевод не решался сообщить царю о разразившейся катастрофе, никто не рискнул принять на себя первый взрыв царского гнева.
Только на десятый день в Ростов приехал троюродный брат царя воевода Иван Милославский. Бледный, успевший проститься с домочадцами, он прошёл в царские покои, и оставался там около часа. Не дожидаясь царского повеления, Малюта приказал опричникам готовиться к казни. Но к его удивлению царь вышел на крыльцо вместе с Милославским.
Глухим голосом царь известил придворных о неслыханной измене. Предатели навели на Москву крымского хана, предатели хотели выдать татарам своего государя, и теперь вся вина за случившееся падёт на их головы.
— А главный виновник — вот он, — указал царь на поникшего Мстиславского. — Он татар до Москвы допустил, он Москву не оборонил, он меня десять дён не извещал.
Малюта уже дал знак, чтобы князя схватили, но царь продолжал:
— Велика твоя вина князь, однако ж я тебя помилую, ежели поклянёшься передо мной и перед Богом впредь нам не изменять, с татарами дела не иметь, веры христианской держаться твёрдо! Клянись!
Преклонив колени, Милославский покорно принёс клятву. Опричники изумлённо разинули рты. Чудеса, ей-пра! За пустяковые вины царь на кол сажает, а тут Москву татарам отдали, а он едва пожурил виноватых. И только Малюта тотчас проник в царёв умысел. Государю нынче живой виновник надобен, а не мёртвый, понял он. Чтоб признавался, чтоб каялся, чтоб про заговор врал. А то ведь станут люди истинных виновников искать, а ну как не в ту сторону подумают?
В сожжённую Москву царь въезжать не стал. Царское ли дело пепелище разгребать да мертвяков хоронить? От гниения бесчисленных трупов над городом стоял невыносимый смрад. Хоронить было некому. Жителей осталось раз вдесятеро против прежнего. Указом царь приказал сводить на Москву самых богатых купцов из других городов, а раньше всего из Новгорода. Согнали силой на Москву семей пятьсот, они-то и отстраивали город на пепелище. А чтобы впредь не зажёг неприятель посад, запретили малым людям строиться за городским валом, запустошив старые обжитые места.
Отдав распоряжения, царь отъехал на охоту. В дворцовом селе Братошихине нашли его послы крымского хана.
2.
...Одноглазый Янмагмет Хози-гей приходился родным племянником Девлет-Гирею, и направляя его для переговоров с побеждёнными, хан хотел потрафить родичам из своего улуса, а заодно унизить Дивей-мурзу, который на пирах по случаю победы над русскими непристойно возвеличивал свои подвиги и тем самым принижал заслуги самого хана. По своему характеру и наружности Янмагмет меньше всего подходил на роль посла. Он был свирепый и бесстрашный степной батыр, чуждый дипломатических ухищрений. Но по мнению хана именно такого посла заслуживали побеждённые русские и их позорно бежавший государь.
Царь принял крымцев в простой избе. Татары ввалились толпой, не блюдя приличий, не переодевшись с дороги, а как были — в бараньих шкурах, засаленных штанах и пыльных сапогах. Заросший жёсткими волосами Янмагмет яростно вращал единственным глазом, готовый кинуться в драку с царской охраной, не хотевшей пускать крымцев в таком виде пред государевы очи.
После долгих препирательств им было разрешено войти. Поклонов ни с той, ни с другой стороны не было.
— Здоров ли брат наш, Девлет — Гирей? — осведомился царь.
— Царь наш, — Ягмагмет подчеркнул слово наш, объединяя им себя и русских. — велел тебе передать: мы назывались друзьями, отныне стали неприятелями. А ещё велел передать тебе подарок.
С этими словами посол вытащил из-за голенища окованный золотом нож.
— Хан носил этот нож на поясе, теперь дарит тебе. Хан сказал: наши воины знают как поступать с таким подарком после позора. Хан ещё хотел подарить тебе ещё коня, но кони наши притомились в твоей земле. Дарить теперь будешь ты.
Непристойный дар царь отверг. Послание хана стал читать новокрещёный крымский татарин Толмай, перешедший на русскую службу.
— Жгу и пустошу Россию единственно за Казань и Астрахань, — размеренно читал Толмай. — А богатство и деньги применяю к праху. Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве; хотел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы — и смеешь хвалиться твоим царским величием, не имея ни мужества, ни стыда! Ныне узнал я пути государства твоего: снова буду к тебе, если не сделаешь чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внуков своих.