Третий берег Стикса (трилогия)
Шрифт:
Волкову едва сдержался, чтобы тут же не влепить Джокеру ещё один подзатыльник. Слушать сатировы уханья не было желания, поэтому спросил, чтобы сменить тему:
— Куда мы идём?
— Да к нему же в дом, к старосте. Я ж говорил тебе, догонит он. Без него нас Аксинья всё равно на порог не пустит, стерва злобная. А, вот и он. Слышь, как торопится?
К радости Волкова, Анастасий был один. «Не сложился торг!» — тайно злорадствовал капитан, глядя на недовольный лунообразный лик дородного местного управителя.
Сон не шёл к Волкову. Казалось бы, усталому путнику да после плотного ужина и голые доски — кровать, так поди ж ты. Перина мягкая, шумов ночных не слышно, только попискивает что-то тоненько за открытым окном, пофыркивает крыльями, покрикивает вдалеке
За ужином (вареники с вишнями, сметана, домашний рассыпчатый сыр, хлеб, желтоватое масло, чай) Анастасий разговорился и на вопросы гостей из южной провинции отвечал в охотку. Дань княжья людям в тяготу? Да что ты, мил человек, сразу видно, в наших делах плохо разбираешься. Даже и вдвое против нынешнего не жалко платить за жизнь спокойную и праведную. Наследия пращуров наших Кий не касается, жить даёт своим уставом, по заветам правителя царства светлого Мани, отца света и отца величия, — чего ж ещё желать от власти княжьей людям пришлым, из милости принятым? Откуда пришли, спрашиваешь? Да с восхода солнца красного, слава ему. Точней не скажу, не на моей было памяти, предания отцов наших изустные об этом умалчивают, известно единственно, что долго шли и не раз в пути останавливались. Приют нашли в этой местности, где дома стояли опустелые, обветшалые, а какие и без крыш. Тяжек и долог был путь наших отцов, тем слаще было водворение, и с радостью отцы наши приняли местность эту в дар от правителя прежнего. Когда же Кий вокняжился, и вовсе стало замечательно: охранил он нас от беспутных разбойников, искоренил ересь и не даёт ей вновь овладеть умами некрепкими. Так и живём теперь под его рукой, плодам земли обильным радуемся, данью не трудной не тяготимся. А и то подумать, что деньги суть? Бирюльки тёмные, порожденье тьмы и ехидны испражнения. Аксинья, милочка, ещё подай вареничков.
И шлёпал губами, и откусывал, брызгая соком вишенным, а красное, что по губам текло да с подбородка капало, отирал мятою белой салфеткою, от чего, хоть и вкусны были вареники, есть их расхотелось Волкову.
Говорил ещё так батюшка Анастасий: за то мы Кию благодарны, что смирил гордыню безумную, царя тьмы порождение, суть которой в познании низменного и тёмного. Что есть горы? Кости поверженных демонов. Что есть небеса? Шкуры их рваные. Что есть земля? Нечистоты и мясо их. Кто в нечистое мыслью погружается, тот хочет ли, не хочет ли, а служит царю тёмному. И во тьму будет низринут неминуемо. Потому-то мы с кузнецами и не знаемся, хоть и дано им княжье отпущение. Отпущение — дело Киево, мы в дела князей не мешаемся. Нам в жизни одно надобно: припасть к источнику истины. Так ли я говорю, Аксиньюшка? Чайку налей ещё чашечку.
Он сёрбал из цветастой чашки, отдувался, и крепкими зубами с треском раскусывал сахар, так что и чай пить Волкову разонравилось. Чтобы отвлечься, стал смотреть, как Аксинья управляется с большим твёрдотопливным кипятильником для воды, с видом которого возникли смутные ассоциации, после благополучно самой домоправительницей Анастасия прояснённые.
— Самовар прибрать? — неприветливо спросила она у хозяина, когда покончили с чаепитием.
— А чего ж ему тут стоять, когда чай-то мы уже выпили? — благодушно хохотнул Анастасий. — Поужинали, слава солнцу красному, чаю напились, Шакьямуни слава, пора и честь знать. Завтра встать надо раненько, правда Мария Петровна?
Мария Петровна, гончарова дочь, явившаяся к старосте через полчаса после того, как тот ввёл к себе гостей, не ответила, только склонила голову. Она вообще ни слова не сказала за ужином, как будто не было её в доме у старосты, а Саша, глядя на неё, испытывал желание аннигилировать с выделением большого количества энергии, чтобы ни дома проклятого не осталось, ни самого батюшки Анастасия, ни деревни, в которой мать продаёт за долги дочь. Некоторое облегчение испытал, когда Аксинья нелюбезно буркнула новой помощнице: «Пойдём. Ляжешь сегодня в моей комнате. А завтра, когда уедут гости, устрою тебя удобнее». Если бы не это, подозрения об истинных намерениях батюшки Анастасия, укрепившиеся во время ужина, наверняка подтолкнули
— Па-ашёл праведник к себе, считать прибыли, чтоб спалось лучше, — криво ухмыляясь, сказал сатир.
— Какие прибыли? — не понял Саша.
— Свои конечно, не Киевы. Ты думал, зачем он с олухов содрал двойной оклад? Хе! Хе-хе! Ушлый старый хрыч.
Высказав таким образом уважение к организаторскому таланту старосты, Матвей скрылся за дверью, но мгновение спустя снова выглянул — напомнить, что разбудит Волкова рано. Успеть же надо выехать до приезда в Манихеевку мытаря.
Нет, не шли в голову толковые мысли; и тогда, чтобы получилось хотя бы уснуть, раз не выходит думать о деле, Волков прибег к последнему средству: разрешил себе вспомнить об Иришке. Сначала она не желала являться к измученному бессонницей капитану, потом пришла всё-таки, положила на лоб ладонь, точно больному. Одета была в одежды Марии Петровны, гончаровой дочери, и, так же как та, молчала и отворачивалась, пряча взгляд. Потом отняла руку и скользнула к двери. Ни крикнуть, ни удержать её не получилось, а нужно бы — опасно расхаживать по проклятому ночному дому, жилищу нечисти. И Саша встал, не чувствуя ног, и следом бросился. Мелькнули ступени, Аксинья метнулась в сторону, унося самовар, в гостиной за столом двое: Иришка против старосты. Она сидит потупившись, а он, негодяй, разглядывает её через стол нагло, ухарски и прихлёбывает из чашки красное. «Беги от него, Иронька!» — попробовал крикнуть жене Волков, но слова потерялись в треске. Глянув на Анастасия, — чем он так трещит? — Саша ужаснулся: в оскаленном рту старосты стальные зубы, и разгрызает он с громким треском не куски сахара, а глиняные терракотового цвета фигурки, которых на скатерти — ряды. И не Анастасий это, а Матвей. «Прекрати!» — крикнул Джокеру Александр, но тот ухмыльнулся, блеснув двумя рядами направленных друг к другу конусов, неспешно отправил в рот очередную статуэтку и…
— Др-р-ран, др-ран! Дрр-р-р! — Волков вскочил на кровати, разбуженный рычанием.
Серый рассвет за окном; треск не приснился и не послышался, притом показался знакомым. Утренний холодок в лицо, приятно.
Саша выглянул наружу. Из окна мансарды, проделанного в скате крыши, увидел, как по склону холма от дома Осипа Решетилова, чёрным силуэтом выделяясь на фоне серого неба, спускалось существо, похожее на кентавра. Мотоциклист, такой же как тот, что расстрелял из гранатомёта бот.
Глава одиннадцатая
Из окна спальни рассмотреть «кентавра» не получилось: мелькнул в промежутке между домами и скрылся. «Гранатомёта у него с собой нет», — приметил Волков, а через мгновение понял, что мотоциклист свернул к дому старосты. Двигатель мотоцикла чихнул и смолк. Загремел цепью, залаял сторожевой пёс, ему ответили соседские собаки, глухо стукнула дверь внизу, заскрипела под шагами лестница, голос Аксиньи проговорил встревожено: «Вставай батюшка, мытарь пожаловал», — её ответили сонно: «Слышу. Чтоб его, демона… В такую рань! Ты впусти его, Аксиньюшка, скажи, сойду сейчас. О-хо-хо, грехи наши тяжкие…»
«Мытарь? А как же Матвей собирался смыться до его появления?» — растерянно подумал Волков, прислушиваясь.
— Замолчи, оглоед, — ругнулась уже во дворе Аксинья. — Свои.
Но пёс и не подумал послушаться, хрипел в ошейнике, дёргал цепь и надрывно лаял, привечая раннего гостя, а все окрестные собаки ему вторили.
— Пожалуйте, — радушно встретила мытаря Аксинья, он ответил неразборчиво, а Саша решил, что самое время сообщить о его приезде Джокеру. Выскользнул из комнаты, поскрёбся в соседнюю дверь, не дождавшись ответа, несколько раз стукнул кулаком в филёнку. Наконец Матвеев заспанный голос отозвался: «Кто там ломится?»