Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
Враг неумолимо приближался, а в высших кругах процветали дичайшие идеи. С полной серьезностью Лей выдвинул и такую теорию: «Когда русские надавят с востока, поток немецких беженцев будет столь мощным, что, сметая все на своем пути, затопит запад. Это будет великое переселение наций, и в результате мы завладеем западными государствами». Даже Гитлер высмеивал подобные бредовые идеи руководителя германского Трудового фронта, хотя в последние дни явно предпочитал его общество.
В первой половине апреля в Берлин неожиданно и незвано приехала Ева Браун. Она заявила, что больше не покинет Гитлера, и, хотя он уговаривал ее вернуться в Мюнхен, а я предлагал ей место в нашем курьерском самолете, она упрямо отказывалась. Все в бункере прекрасно понимали причину ее появления. И в переносном смысле и в реальности ее присутствие являлось предвестником
Доктор Брандт, личный врач фюрера, входивший в ближайшее окружение Гитлера в Оберзальцберге с 1934 года, оставил жену и ребенка в Тюрингии, которую со дня на день должны были захватить американцы. Гитлер назначил заседание военного трибунала, в состав которого ввел Геббельса, руководителя гитлерюгенда Аксмана и генерала СС Бергера, а себе отвел роль обвинителя и верховного судьи. Он требовал смертного приговора, выдвигая против Брандта следующие обвинения: Брандт действовал, зная, что в Оберзальцберге его семья будет недостижима для противника, и, кроме того, он, надо полагать, послал секретные документы американцам, использовав жену в качестве курьера. Много лет руководившая секретариатом Гитлера Иоганна Больф разрыдалась: «Я его больше не понимаю». Приехавший в бункер Гиммлер успокоил встревоженное окружение фюрера: «До заседания трибунала необходимо допросить важного свидетеля, – и лукаво добавил: – Но его вряд ли найдут».
Я оказался в затруднительном положении, ибо 6 апреля перевез семью в поместье в окрестностях Каппельна в Гольштейне, подальше от крупных прибалтийских городов [323] . Теперь же подобные действия считались преступлением. Когда по поручению Гитлера Ева Браун спросила, где моя семья, я солгал, что жена и дети живут в имении моего друга недалеко от Берлина. Гитлер удовлетворился этим ответом, но взял с меня обещание переехать с ним, когда придет время, в Оберзальцберг. тот момент он еще намеревался руководить последним сражением из так называемой Альпийской цитадели [324] .
323
К тому времени нам уже был известен план послевоенного разделения Германии. Гольштейн предназначался британцам. Я был уверен в том, что британцы не станут преследовать семьи руководства нацистской Германии. К тому же поместье находилось в секторе, которым командовал Дёниц, и я планировал туда перебраться в самом конце войны.
324
Там же.
Геббельс объявил, что, даже если Гитлер покинет Берлин, лично он желает встретить свою смерть в столице: «Моя жена и мои дети не должны меня пережить. Американцы используют их как пропагандистское орудие против меня». Однако когда я в середине апреля навестил фрау Геббельс в Шваненвердере, она не допускала и мысли о смерти своих детей. Через несколько дней я предложил ей в последний момент ночью подогнать транспортную баржу к причалу имения Геббельсов в Шваненвердере. Мы обеспечили бы достаточное количество продовольствия, чтобы она и дети прятались в трюме, пока баржу не прибило бы к западному берегу Эльбы. Однако фрау Геббельс отказалась; в конце концов ей пришлось подчиниться решению мужа.
После того как Гитлер заявил, что не намерен сдаться живым на милость победителям, ближайшее окружение стало наперебой уверять его, что им тоже не остается ничего иного, кроме как покончить жизнь самоубийством. Я же считал, что их моральный долг – предстать перед судом. В последние дни двое самых популярных офицеров люфтваффе Баумбах и Галланд разрабатывали вместе со мной фантастический план похищения главных соратников Гитлера, дабы помешать им совершить самоубийство. Как мы выяснили, каждый вечер Борман, Лей и Гиммлер уезжали из Берлина в окрестные деревушки, не подвергавшиеся авианалетам. Наш план был прост. Когда вражеские бомбардировщики сбрасывали осветительные бомбы, все автомобили останавливались, а пассажиры разбегались по полям. Выстрел из ракетницы, несомненно, вызвал бы такую же реакцию, и одного взвода автоматчиков хватило бы, чтобы нейтрализовать шестерых охранников.
Мы даже приступили к осуществлению плана: привезли в мою квартиру ракеты, обсудили состав отряда и детали операции. Вполне возможно, что в царившей
Однако, прослышав о наших фантастических намерениях, генерал Томале из штаба вооруженных сил в беседе, состоявшейся ночью на пустынном шоссе, убедил меня не вмешиваться в суд Божий.
Борман тем временем разрабатывал собственные планы. После ареста Брандта статс-секретарь Клопфер сообщил мне, что арест был спровоцирован Борманом и этот удар нацелен также и на меня. Борман явно – и совершенно безосновательно – полагал, что Брандт являлся главным проводником моего влияния на Гитлера. Клопфер посоветовал мне проявлять максимальную осторожность и избегать необдуманных замечаний [325] .
325
В своих письменных показаниях в июле 1947 г. доктор Герхард Клопфер заявил: «Вскоре Шпеер попросил доктора Хупфауэра узнать, как я отношусь к его намерению публично защищать на процессе доктора Врандта. Как я и ответил, я был твердо убежден в том, что процесс против Брандта нацелен и на самого Шпеера, ведь инициатором его являлся Ворман».
Вражеское радио передало несколько встревоживших меня сообщений. В одном говорилось, что я помог выйти на свободу своему племяннику, приговоренному военным трибуналом за чтение трудов Ленина [326] . В другом – что готовится арест моего сотрудника Карла Хеттлаге, никогда не пользовавшегося доверием партии, и будто бы в одной из швейцарских газет было прямо сказано, что вести переговоры о капитуляции Германии можно только с бывшим главнокомандующим сухопутными силами Браухичем и мною. Может, противник пытался расколоть немецкое руководство, может, это были просто слухи.
326
В этом случае мне помог адъютант Гитлера от авиации фон Велов.
В те дни полного развала армейское командование втайне выделило мне несколько надежных офицеров-фронтовиков, вооруженных автоматами. Я разместил их в своей квартире. На крайний случай у нас была восьмиколесная бронированная машина разведки, на которой мы, как предполагалось, бежали бы из Берлина. По сей день я так и не узнал, кто именно и на основании какой информации отдал приказ о моей охране.
Неумолимо приближался штурм Берлина. Гитлер уже назначил генерала Реймана военным комендантом города. Поначалу Рейман оставался в подчинении генерала Хайнрици, главнокомандующего группой армий, растянувшейся от Балтийского моря вдоль Одера до Франкфурта-на-Одере и далее еще километров на 100. Я полностью доверял своему старому знакомому Хайнрици, ибо он совсем недавно помог мне в целости и сохранности сдать противнику Рыбникский угольный бассейн. А потому, когда Рейман приказал подготовить к взрывам все берлинские мосты, я немедленно выехал в штаб Хайнрици, расположенный около Пренцлау. Это случилось 15 апреля, за день до начала наступления русских войск на Берлин. В качестве технической поддержки я захватил с собой члена берлинского магистрата Лангера, отвечавшего за автомобильные дороги, и начальника берлинской железной дороги Бекка. По моей просьбе Хайнрици приказал Рейману принять участие в совещании.
Оба технических эксперта наглядно продемонстрировали, что запланированные разрушения повлекут гибель Берлина, о чем я уже сообщал Гитлеру в своем меморандуме от 15 марта 1945 года. Комендант сослался на приказ Гитлера защищать Берлин всеми доступными средствами:
– Я должен сражаться и, следовательно, должен уничтожить мосты.
– Но только в направлении главного удара? – уточнил Хайнриси.
– Нет, везде, где развернутся бои, – ответил генерал Рейман.
Я спросил, подлежат ли уничтожению все мосты в центре города, если дойдет до уличных боев, и Рейман ответил утвердительно. Тогда я воспользовался своим испытанным аргументом: