Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945
Шрифт:
Геринг не сдавался:
– Это не может быть правдой, Галланд. Это невозможно.
– Можете съездить и посмотреть сами, – с легкой насмешкой предложил Галланд. – Сбитые самолеты лежат под Аахеном.
Геринг попытался сгладить острые углы:
– Да полно вам, Галланд. Я сам опытный пилот-истребитель. Я знаю, что возможно, а что невозможно. Признайте же свою ошибку.
Галланд качал головой, пока Геринг в конце концов не объявил:
– Я думаю, случилось вот что: они были сбиты гораздо западнее. То есть если их подбили на большой высоте, то они могли просто планировать еще некоторое время и только потом упасть на землю.
– Планировали на восток, господин рейхсмаршал? – с притворной наивностью спросил Галланд. – Если бы подбили мой самолет…
– Ну хватит, Галланд! –
Галланд не отступился:
– Но они там были!
Тут уж Геринг совершенно потерял контроль над собой:
– Я официально заявляю: их там не было! Понимаете? Зарубите себе на носу: американских истребителей там не было! Именно это я и доложу фюреру. – Геринг прошествовал к вагону, затем обернулся и грозно крикнул: – Вы получили мой официальный приказ!
С незабываемой улыбкой генерал ответил:
– Приказ есть приказ, господин рейхсмаршал!
На самом деле Геринг прекрасно сознавал реальное положение дел. Мне случалось слышать от него весьма трезвые оценки ситуации. Скорее он вел себя как банкрот, который до последнего момента обманывается сам и обманывает своих кредиторов. Своенравием и нежеланием считаться с реальностью он в 1942 году довел до самоубийства начальника управления боевого снабжения военно-воздушных сил, знаменитого пилота-истребителя Эрнста Удета. 18 августа 1943 года один из ближайших помощников Геринга, более четырех лет занимавший пост начальника Генерального штаба военно-воздушных сил, генерал Ешоннек был обнаружен мертвым в личном кабинете. Он тоже совершил самоубийство. Как рассказал мне Мильх, в своей предсмертной записке генерал потребовал, чтобы Геринг не смел присутствовать на его похоронах. Тем не менее Геринг появился на траурной церемонии и возложил венок от имени Гитлера.
Я всегда думал, что самое ценное человеческое качество – умение трезво оценивать реальность и не тешиться иллюзиями. Но когда я оглядываюсь на свою жизнь, включая и годы тюремного заключения, то не могу найти ни единого периода, когда был бы полностью свободен от заблуждений.
Уход в мир иллюзий – весьма заразная болезнь, свойственная не только функционерам национал-социалистического государства. Однако в нормальном обществе люди, предающиеся иллюзиям, подвергаются насмешкам и критике окружающих и быстро понимают свою несостоятельность. В Третьем рейхе, особенно в его высших кругах, некому было делать замечания, указывать на недостатки. Наоборот, любой самообман словно в кривых зеркалах искажался еще больше, создавая множество фантастических картин. В этих зеркалах и я видел лишь собственное, многократно отраженное лицо. Ничего постороннего, лишь однообразие сотен одинаковых лиц – моих собственных.
Каждый бежал от реальности по-своему. Геббельс, например, более трезво оценивал происходящее, чем, скажем, Геринг или Лей, но эти различия практически сводятся к нулю, если вспомнить, в каком ограниченном, оторванном от реальности мирке жили мы все – и мечтатели, и так называемые реалисты.
21. Гитлер осенью 1943 года
Все давние соратники Гитлера и его адъютанты отмечают, что в последний год он сильно изменился. И неудивительно, ибо за этот период Гитлер пережил сталинградскую катастрофу, беспомощно наблюдал за окружением четверти миллиона своих солдат в Тунисе и за тем, как стирались с лица земли немецкие города. Кроме того, он был вынужден одобрить решение военно-морского командования вывести подводные лодки из Атлантики, хотя именно на подводный флот возлагал огромные надежды. Гитлер, безусловно, сознавал, что в ходе войны наступил перелом, но реагировал как обыкновенный человек: пытался замаскировать разочарование и уныние наигранным оптимизмом.
В послевоенные годы Гитлер стал объектом изучения историков, но для меня он остается физической реальностью, я ощущаю его присутствие, словно он до сих пор жив. Между весной 1942-го и летом 1943 года Гитлер временами пребывал в подавленном состоянии, но затем вдруг преображался и даже в самых безнадежных
Его ближайшие помощники замечали, что он становится все более замкнутым и неприступным. Все решения он принимал единолично. В то же время он явно терял гибкость ума и практически не предлагал новых идей. Как будто он двигался по заранее намеченному курсу и не находил сил изменить его.
Да и что он мог изменить? Превосходящие силы противников теснили его по всем фронтам. В январе 1943 года лидеры вражеских держав договорились потребовать от Германии только безоговорочной капитуляции. Вероятно, Гитлер был единственным немецким руководителем, который не питал никаких иллюзий относительно серьезности этого заявления. Геббельс, Геринг и некоторые другие любили поговорить о неразрешимых политических противоречиях между союзниками, а кое-кто надеялся, что Гитлер найдет какое-нибудь политическое решение и спасет Германию. В конце концов, разве не он с кажущейся легкостью развивал успех – от оккупации Австрии до пакта о ненападении с Советским Союзом, – изобретая все новые хитроумные уловки? Правда, теперь на оперативных совещаниях он все чаще восклицал: «Не обманывайтесь! Пути назад нет. Мы можем идти только вперед. Мы сожгли за собой все мосты». Таким образом, как в полной мере выяснилось на Нюрнбергском процессе, Гитлер лишал свое правительство возможности пойти на какие бы то ни было переговоры.
Как я полагал в то время, одной из причин столь резких перемен в характере Гитлера был постоянный стресс, в котором он находился. Он работал в непривычном режиме. С самого начала Русской кампании он уже не мог отвлекаться от государственных дел, чередуя периоды бурной деятельности с долгим бездельем. Если в прошлом он ловко заставлял работать других, то теперь взваливал все больше на себя. Чем больше приходилось ему работать, тем строже он относился к себе, но дисциплинированность шла вразрез с его характером и неизбежно отражалась на качестве его решений.
Правда, и до войны у него, бывало, проявлялись признаки переутомления от работы: временами он предпочитал откладывать принятие важных решений, выглядел рассеянным, разражался нудными монологами или, наоборот, произносил лишь «да» или «нет». В такие моменты невозможно было понять, следит ли он за темой разговора или погружен в свои мысли. Однако после нескольких недель, проведенных в Оберзальцберге, он обычно выглядел отдохнувшим. Его глаза становились ярче, реакции адекватнее, и он снова с удовольствием брался за государственные дела.
В 1943 году близкое окружение часто убеждало его взять отпуск, и иногда он на несколько недель или даже месяцев уезжал в Оберзальцберг [187] . Однако, несмотря на перемену места, его распорядок не менялся. Поблизости неизменно маячил Борман, представлявший на рассмотрение фюрера бесконечные незначительные вопросы. Не иссякал и поток посетителей: Гитлера осаждали гауляйтеры и министры, не имевшие доступа в Ставку. И в Оберзальцберге ежедневно проводились длительные оперативные совещания; весь штабной персонал переезжал вслед за Гитлером. Когда мы выражали тревогу по поводу его здоровья, Гитлер часто говорил: «Вам легко давать советы, но я просто не могу взять отпуск. Я никому не могу передоверить решение военных вопросов даже на сутки».
187
За двадцать месяцев, с 28 июля 1941-го по 20 марта 1943 г., Гитлер выезжал из Растенбурга четыре раза, общим счетом на пятьдесят семь дней. После 20 марта 1943 г. он по настоянию личного врача прожил в Оберзальцберге три месяца, а следующие девять месяцев работал в Растенбурге. После 16 марта 1944 г., доведя себя до полного изнеможения, он провел четыре месяца в Оберзальцберге и в Берлине.