Третий выстрел
Шрифт:
Но теперь-то уж я наверняка заслужил объяснений.
Вальтер глядел на меня своими черными глазищами, которые я так хорошо знал. Эти глазища были способны зажечь огоньки телекамер и создать у зрителей ощущение, что он находится рядом с ними, в их гостиной. Прошло четыре года, он прибавил пару килограммов, но обаяние его осталось прежним.
– Я уже все объяснил Саре. В тот последний вечер, когда я поехал за шампанским, меня сбила машина. Я очнулся наутро в этой больнице, с ногой на вытяжении…
Сара сияла и силилась объяснить все и сразу:
– Он здесь не живет, поэтому мы и не могли его разыскать…
– У меня дом на Мари-Галант, острове
Вот почему никто не мог нам помочь, ни в аэропорту, ни в других местах. Наш герой передвигался на собственном транспорте, и я хлопнул себя по лбу: как же я мог забыть, что дружище Фриц владел патентом на полеты! Я видел не одну его фотографию а-ля Красный Барон. [42] Но я простил себе этот просчет, поскольку в Вальтере всегда было что-то раздражающее. За его словами стояла какая-то скрытная, охотничья жизнь, которую он сам, может, и не принимал в расчет, а мне она доставляла немало хлопот, потому что я не мог ее понять.
42
Видимо, автор имеет в виду французского летчика из эскадрильи «Нормандия» барона Де Латтр де Тасиньи, которому дали прозвище Красный Барон.
– Когда я познакомился с Сарой…
Вальтер с улыбкой обернулся к ней, и словно свет упал на зеркало. В ответ глаза моей племянницы засияли, как два маяка. Молчание их обоих было красноречивее любого диалога.
Что ж, теперь мне осталось выяснить только одно: почему?
Вальтер посмотрел на меня с видом той самой веревочки, которая сколько ни вейся… Он знал, что рано или поздно я ему задам этот вопрос. Знал, что рано или поздно придет некто и все равно его задаст, и придется на него ответить. Он этого боялся и в то же время, наверное, этого хотел. Нет такого самолета, который может увезти от себя самого. Он заговорил, будто снимая груз с души:
– Ты ведь помнишь, какую жизнь я вел четыре года назад…
Я кивнул.
– Я вертелся в такой каше, что тебе и представить трудно. Не могу сказать, что это мне не нравилось. Я кучу времени потратил на это, и каждое проявление признания, даже надоедливое, было благом. Когда мне становилось невмоготу без конца раздавать автографы, я говорил себе, что без них было бы хуже. Наверное, разъезжая в «BMW» и имея еще «феррари» в гараже, я был не только достоин своей публики, я был ей обязан. А потом я затеял эту передачу…
Он приподнялся на постели, чтобы устроиться поудобнее, и Сара поправила ему подушку. Вальтер невидящими глазами уставился в потолок.
– Все шло прекрасно, был энтузиазм, эйфория шумного успеха, пока не пришел черед последнего шоу, на которое я пригласил Вики…
Он помолчал, а у меня почему-то пошли мурашки по коже. Муха, жужжавшая под потолком, притихла. Наверное, ей тоже было интересно, что же дальше.
– Репетиции начались за три дня до съемки. Как всегда, во вторник мы собрались,
Он закурил сигарету, а я все оставался под обаянием его голоса. Неудивительно, что он пользовался таким успехом. Уже просто слушать его было удовольствием. С таким же оглушительным успехом он мог бы читать, к примеру, список телефонных абонентов.
– Пожалуй, впервые я увидел этого человека в пятницу. Он стоял в сторонке, стараясь никому не мешать, словно был посетителем или чьим-нибудь аккомпаниатором. На него никто не обращал внимания, потому что в телестудии всегда хаос, а если передача пользуется успехом, то она напоминает просто морской порт, где кто только не толчется: и журналисты, и менеджеры, и репортеры, и еще черт знает кто. Мое внимание привлекла не столько его странная одежда, сколько конфета…
Я с любопытством посмотрел на него. То же любопытство отразилось на лице Сары.
– Какая еще конфета?
Вальтер, казалось, не слышал меня и продолжал рассказ, словно беседуя с самим собой:
– На нем был темный костюм из очень странной ткани: она то отражала свет, и тогда по ней прокатывалась волна вспышек, то поглощала его, сразу тускнея. Я хорошо помню желтую рубашку, красный галстук-бабочку и жилет в цветочек, причем цветы казались рельефными и живыми…
Казалось, его воспоминания расцвечиваются все новыми подробностями, будто сам факт, что он об этом заговорил, вызвал к жизни детали, которые раньше он не считал важными.
– И во рту у него все время торчала конфета, ну такой леденец, типа чупа-чупса, по-моему «Лейтенант Койяк». [43] Палочка в углу рта, щека оттопырена. Он озирался по сторонам с явным любопытством, словно все, что происходило в студии, было ему в новинку. А потом прибыла Вики, и я о нем забыл, потому что такая девушка, как Вики, где бы ни появилась, вносит жуткую неразбериху. Она была невыносимая зануда, ибо знала, что природа не наделила ее никаким талантом, кроме внешности. Но от ее красоты можно было взвыть. Она не умела ни петь, ни танцевать, ни декламировать, но более красивой женщины я никогда не видел…
43
В Италии эти детские леденцы, вроде наших петушков на палочке, называют лекка-лекка и часто делают их в форме сказочных или мультяшных персонажей.
Он покосился на Сару, сжал ее руку, как бы говоря: «присутствующие не считаются», – и продолжал:
– Она отчаянно суетилась по пустякам, проявляя маниакальный для репетиции энтузиазм. Нам предстояло составить нечто вроде попурри из мелодий мюзиклов, которое должно было пойти после интервью, где она рассказывала о своей жизни в Голливуде. Она довела до белого каления авторов и продюсеров, поскольку, как все неуверенные в себе люди, нуждалась в постоянной поддержке. Ее секретарь, бедняга, дошел до нервного тика, но худо-бедно дело шло. С ее появлением студия наполнилась разными экстравагантными людьми, так что я не особенно удивился, увидев того типа с конфетой. Невысокого роста, пухлолицый, с торчащей изо рта палочкой, он, заложив руки за спину, болтался по студии и ничего не делал. Только смотрел.