Третья истина

Лина ТриЭС

– Поль, обниму, можно?– он улыбнулся, не пошевелившись.

– Как красиво, как прекрасно! Вот, когда разрешили по имени, – это другое, я все равно про себя называю «Виконтом», а это… как подарок роскошный! А вы сами рады?

Поль отвел ее от себя, и кивнул.

– И совсем не фальшиво в моих устах, верно? Я имею еще и потому на это право… Это я уж сама распорядилась… Но я вам, ой тебе, тебе, Виконт, потом скажу, когда будет торжественное настроение!

– Не забудь сказать. Потом. «…Сердце в будущем живет…»– он опять слегка улыбнулся. Устало, как показалось Саше, которой тут же снова представилась

сцена изнурительной ночи у постели умирающего. Она чуть было не прочитала в ответ: «мой дядя самых честных правил...». Но сочла такую шутку неуместной и, под впечатлением « сердечного «ты», пустилась в воспоминания:

– А что ты подумал, Поль, когда я налетела на тебя на лестнице? И почему представился Виконтом? А не герцогом или королем, например? Тебя где-то так прозвали? Не без оснований, должна тебе сказать…

– Я не помню, Саша,– он провел рукой по ее голове. – Вот. Отросли. Видишь, как быстро. А ты огорчалась. Вьются опять. Колечки. Ну что, пойдем? Или нет. Попрощаемся сегодня, Александрин, Сашенька, а? Погода плохая.

– Мы гуляли и в дождь. Но тебе надо отдохнуть, я вижу. У тебя глаза не такие, как всегда…

Виконт отвел взгляд.

– И, пожалуйста, уйди от этого Семена, уйдешь?

– Уйду. Провожу тебя. Пойдем.

По дороге он не проронил больше ни слова, слушал все с той же улыбкой Сашино упоенное щебетание, в котором только и слышалось: ты, тебе, тебя, твой.

Они остановились перед порогом, Виконт стоял открыто, без всяких фокусов, и, если бы кто-то оказался рядом, то впервые Поль был бы замечен школьной братией.

– Виконт, зайдите ко мне, посмотрите, как я устроилась, ой... посмотри! – раз уж впервые подошел, может быть, и войдет?– Разве тебе совсем не интересно? Зайдешь? Раз я здесь пока остаюсь…

– Это лишнее. Ну что, до свидания?

– До завтра. Помните нашу шляпку, Поль? Интересно, она здорово удивилась?

– Жаль, я не показал тебе дом Елены Александровны. Это на Английской Набережной. Его нетрудно найти.

– Найдем, конечно. Вы такие улочки, крохотные местечки знаете, ой, знаешь, ты знаешь! Только он занят, наверное, жить там, наверное, нельзя...

– Да. Скорее всего, этот особняк нам занимать не придется. Разве что очень попросят.

– Завтра и пойдем, я настроюсь хорошенько… А может быть, и в комнаты впустят? Всякие люди бывают, смотря, чт'o там… Загадывать не надо, но, может, и пустят… Только я ровно в четыре приду, ты сможешь так рано?

Ей показалось, что он хочет что-то сказать, и она заторопилась объяснить:

– А то у меня в семь собрание уже, будем обсуждать будущее коммуны. Все такие активные… Надо не отставать… А Степа там один есть, ТАК говорит, что сразу чувствуешь величие идей революции. Даже страшно подумать, если бы он придерживался не наших идей. Так умеет агитнуть…

– Агитировать, Сашенька, умеет агитировать. Ну, я пошел.

И Саша не удержала, не задержала, не задала на прощание несколько, отнюдь не животрепещущих, вопросов, как обычно делала, чтобы только постоять с ним лишних несколько минут. Махнула рукой и побежала в дом, надеясь, что он отдохнет, и завтра все будет лучше, чем сегодня. Просто побежала, оглянувшись на бегу всего пару раз.

Откуда же ей было знать, что со следующего дня для нее начнется совсем другая жизнь, в которой

не будет больше Поля Шаховского, ее Виконта из Раздольного?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 1. ПРОПАЛ.

Саша перегнулась через кипу книг и заглянула еще раз в конец речи. Оратор нашел яркие и точные слова, а ей все не удается передать по-русски оттенка этой страстной убежденности. Задумавшись, она подула на красные замерзшие пальцы. Очень холодный день в этом не очень холодном ноябре. Большая старинная печь, возмущенная скудным дровяным питанием, была в силах обогреть только участок в радиусе метра от себя. И вместиться в это теплое пространство с громоздким столом, заваленным книгами, – невозможно. Поэтому в тепле оказалась только бездействующая Стелла. Время от времени она заглядывает внутрь печи и шевелит сырые, постоянно порывающиеся погаснуть дрова. Придя в эту комнату и подтянув скамейку к огню, она так и попросила:

– Ребятки, а я, чур, за печкой смотреть буду!

При этом она неровно, пятнами покраснела, как будто просила что-то неприличное. Саша пожала плечами:

– Если тебе скучно не будет!

– Ничего, Белахова помечтает над печкой. А нам только на руку – не придется каждую минуту вскакивать. Но это, конечно, если по науке. На практике она там, в тепле вполне может прикемарить, печка и останется бесхозной. Хотя, вообще-то говоря, нам здесь, у стола, от этой печки не жарко и не холодно, – отозвался за Стеллу Сережа. Стелла восторженно хохотнула.

Сейчас Сережа сидит, ерошит жесткий козырек волос, щурит и без того узкие глаза на пламя коптилки и бормочет: «противник», «против»:

– Шаховская, посмотри. Заело капитально.

Саша глядит, читает подчеркнутое: «on est contre» и произносит:

– Можно перевести: «мы против», «люди против». А здесь просто: «это против». Это разговорная речь, живая.

– Ну вот, «ларчик просто открывался». А я пытался сообразить, а в голове вертится «он – контра» – и все тут.

Стелла снова залилась хохотом:

– Сережка, как остроумно!

Сережа, будто не слыша, обратился опять к Саше:

– И еще, Саня, глянь, словцо, заодно уж: «defendre».

– Защищать. Слушайте, вот хорошо сказано, – и Саша по-французски прочла понравившийся ей отрывок из статьи Лафарга.

– Вы вот сидите такие понятные, близкие. Санка и Сережка, и вдруг произносите что-то непонятное, странное... Что это?

– Белахова, ты бы на уроках не хлопала ушами, тогда бы не пришлось сейчас глазами хлопать!

– Сережка, а я не хочу, чтобы все было понятно. Мне будет неинтересно жить.

Саша молча посмотрела на мечтательно запрокинувшую голову Стеллу, которой интересно жить среди непонятного. И в Стеллу из Наташи переименовалась именно потому, что не знала значения этого изысканного слова. Правда, узнав, что оно означает «Звезда», утвердилась в ставшем понятным имени с еще большим жаром.

Саша сухо сказала:

– Мы не делаем и не говорим ничего непонятного. Готовим доклад о Парижской Коммуне – и все.

– Ненавижу французов! – вдруг со всей страстью заявила Белахова. – Они такие сытые, выхоленные!