Третья истина
Шрифт:
В их классе, конечно, были и еще неплохие люди. Лулу за четыре месяца учебы их для себя отметила. Но почему-то все они не подходили ей по положению, принадлежали к так называемым «прочим сословиям». Для них был выделен некий «процент» и Лулу, не познакомившись пока с данным понятием в арифметике, предполагала, что оно обозначает особые условия обучения. Если это было не так, почему Грицининой учительницы не переставали напоминать какие-то милости, хотя она училась лучше всех, причем брала всем сразу: и зубрежкой, и способностями, и хитростями? Или почему у рыженькой Кати Кондратюк классная дама проверяла ежедневно чулки: нет ли штопки? Зачем классной штопка на чьем-то чулке? И учебники у них ежедневно требовались для досмотра, чистые ли, хотя они обращались с книжками бережнее, чем
Как ни смешно, но ближе всех «по положению» ей была Тата! Вот кто помнит всегда, что дочери управляющего главным в городе банком позволено побольше, чем другим. Для Лулу же всякие там сословия значили очень мало. В маленьком Рамбуйе она училась на положении внучки небогатого торговца, няне Кате никогда не приходило в голову поинтересоваться «из каких» ее подружки. Мадам Клеро тоже считала, что все равны перед Богом и требовала дружелюбия друг к другу, всех ко всем…
Здесь же, как будто, стеклянные ячейки, и в каждой сидят «подходящие друг другу» девочки. Поэтому Танино обращение к Александре Курнаковой было событием неординарным. Лулу стало совестно, зачем она так грубо ответила? Ведь Таня, наверняка, подумала, что «полковничья дочка из поместья» задается. С другой стороны, и Таня смеялась над ней в первые дни и, видно, хотела подшутить еще, оправдывала себя Лулу. Зачем Грицининой искать новой дружбы, если у нее есть неразлучная смешливая Катя? Вообще-то, Таня сегодня не в первый раз обратилась к Лулу, но Катя всегда оказывалась рядом. Начинала кричать: «Ой, не трогайте ее, сейчас вот так нос задерет, а сейчас вот так сделает!»– и, очень похоже на Лулу, упрямо дергала плечом. Лулу и сама хорошо умела изображать людей, но платить Кате той же монетой не желала. Просто уходила. Все предельно ясно: Тане она безразлична, остальные, та же Катя, например, ее ненавидят. Никаких слез, в гимназии она не заплакала ни разу, хотя у нее, бывало, щипало в носу, когда видела, как девочки секретничают, обнявшись. Ее никто не обнял ни разу за все это время. Она просто забыла, как это, сидеть рядом с подругой, касаясь плечом, а на перемене подхватывать ее «под ручку» и прогуливаться, обмениваясь замечаниями и вкусными кусочками из завтрака...
Для плача установились свои время и место: ночь, Береговая, темная спаленка. Немногословная прислуга, убиравшая по утрам во всех комнатах, появляясь у нее, отмечала почти каждый день: «Обратно ветром глаза надуло, ровно как у кролика!». «Обратно» – это почему, интересно? Лулу что, сама себе создает ветер? Может быть, прислуга заметила ее пушистые ресницы и заговорила идиомами? Еще и кролики ровные почему-то… За что она почти полюбила этот русский язык летом?
В середине февраля, возвращаясь из гимназии, Лулу неожиданно увидела на улице брата! Он показался ей совсем взрослым в своей серебристой длинной шинели, в фуражке с околыш-ком. И он не выглядел сейчас мешковатым или неуклюжим. А главное это был ее РОДНОЙ брат! Вот, Агаджанова вечно хвалится, что ее брат учится в самой Москве, а когда приезжает, всюду берет ее с собой – и к друзьям, и в кондитерскую… Ничего такого Лулу, конечно, не ожидает, но можно расспросить Виктора, ездил ли он в Раздольное… Может быть, он тоже скучает у себя в Новочеркасске! Подойти надо. Ведь это так правильно! Убедив себя, она заторопилась вдогонку и нагнала его у магазина с искусно разбросанными в витринах тканями. Не обращая внимания на двоих спутников брата, Лулу, с трудом переводя дыхание, заговорила:
– Виктор, Виктор! Это я! Ты, наверное, не знал, что я уже в Ростове? Неожиданность, правда? Ты тогда раньше меня уехал, я даже не успевала…
– Однако, Курнаков, у вас, оказывается дама сердца из начальной? А то все скрывали… – рассмеялся длиннолицый кадет.
– За что вы ее жестоко покинули, коварный?
Виктор побагровел и, не глядя на тоненькую фигурку в меховой шапочке, переступавшую перед ним с ноги на ногу от нетерпения, буркнул:
– Болван! Сестра это! Чего тебе надо?.. кидается, как
– Сестра, но я ее не помню? Какие убедительные словеса! Может, припомните? Или у вас в первом и другие знакомства? – длиннолицый не унимался.
– Уходи отсюда, слышала? Пошли, господа, пошли, я требую! – он так резко развернулся, что полы шинели обвили его ноги.
– Курнаков! Погодите, нельзя же так, может, ей что-то нужно… сказать или спросить, – вмешался третий юноша, до этих пор упорно молчавший.
– Ерунда, я говорю. – Виктор свернул за угол. Рядом печатал шаг длиннолицый.
– Отправляйся туда, где поселили,– уходя, бросил ей брат, а третий, вступившийся за нее, нерешительно оглянулся еще несколько раз.
«Мануфактура Хохладжаева… мануфактура Хохладжаева», – Лулу, застыв на месте, читала и перечитывала вывеску, не понимая смысла написанного. Поймав себя на том, что перечитывает эти слова десятый раз, медленно повернула назад. Ей не хотелось сейчас ничего: ни отомстить, ни заплакать. Она даже не особенно удивилась поступку брата. Как она вообще могла рассчитывать на что-нибудь хорошее? Колючий порыв ветра заставил ее поднять воротник и глубже засунуть руки в муфту. Под ногами мела поземка, мороз пробирал, несмотря на теплое меховое пальто. Это потому, что холод охватил ее и снаружи, и изнутри. Сгущались ранние зимние сумерки. Прохожие попадались редко, в какой-то момент Лулу почувствовала себя единственным жителем пустого города, среди угрожающе темнеющих в синеватой мгле каменных домов. Она поежилась, но из упрямства шагу не прибавила. До страху ли, если нечего терять? Стараясь ни о чем не думать, Лулу шла по направлению к дому, к Бусе и … все. Однако она, как видно, напрасно считала, что обделена вниманием. Ее появление, более позднее, чем обычно, было замечено и прокомментировано. Господин Петров встретил ее в халате и шлепанцах на босу ногу:
– Раненько, раненько! Может, завтра мамзель и к утру заявится?
– Детка, детка, признайся, где ты пропадала? Знаешь, что случается с непокорными испорченными детками? – заклохтала, срываясь с кресла, Софья Осиповна.
С того самого случая с теткиными молитвенными собраниями Лулу, как правило, не отвечала на замечания или бормотала что-то несвязное и торопилась к себе, чтобы уткнуться в очередную, купленную на улице, тощую книжонку в бумажной обложке. Это всегда проходило без последствий. Но тут, словно какая-то пружина лопнула в ней и, вскинув подбородок, она закричала:
– Не говорю ничего! Какое вам здесь дело обо мне? – и, не глядя на остолбеневших Софью Осиповну и господина Петрова, ушла к себе, хлопнув дверью. Но на этот раз ее не оставили в покое, тетка пришла за ней:
– Прикуси язык! Вот это «спасибо» за стол и кров? Да не получай мы за тебя больших денег… О, Домна знает, что за сокровище подсунула!.. Я завтра бы выкинула тебя на улицу!
– Я и сама уйду! – выкрикнула Лулу. Если они вздумают поставить ее на колени, она будет драться, кусаться… и пусть хоть убьют. Ей все равно.
– Попробуй сделать шаг, отведу тебя в детское исправительное заведение! Пусть за тобой тюремщики смотрят! – Софья Осиповна как видно, не нашла другой угрозы и попала в цель. Лулу передернуло. Она не представляла, что это за заведение и как туда попадают дети, но догадалась, что это приют для воров и попрошаек. А может, туда и малолетних родственниц-грубиянок охотно принимают? Если бы кто-то мог заступиться и освободить ее из застенка, но о ней же никто не помнит! Иначе, разве посмели бы ненавистные хозяева, еще и получая деньги за нее, говорить такое? Закусив губу, она заставила себя не отвечать, а забилась под одеяло…
Нервная прогулка по ледяному ветру обернулась для Лулу простудой. Она проболела несколько дней, довольствуясь обществом Буси – теплым, и приходящей прислуги – никаким. Софья Осиповна, видимо, все-таки испугалась и приходила справляться фальшивым голоском, как себя чувствует «милая детка». Но Лулу неизменно отвечала резкостью. Даже когда зашел, потирая ладони, господин Петров, и с наслаждением сообщил, что маменька уже осведомлена о непотребном поведении дочери, а потому расплата не заставит себя ждать, она только презрительно фыркнула в ответ: