Третья половина жизни
Шрифт:
Не скажу, что она избавилась от застенчивости, но наша семейная жизнь обновилась.
В другой раз, когда речь случайно зашла об Елене, она произнесла с прорвавшимся чувством:
– Я её ненавижу!
Только тогда я понял, чего ей стоила вся эта история. Пережитый стресс активизировал дремавшую в ней болезнь.
XII
Последний раз мы с Лизой были в Норильске зимой 1990 года. Прилетели на премьеру спектакля по моей пьесе «Придурки, или Урок драматического искусства».
Ещё во время моей жизни в Норильске в архиве «нашего архивариуса» Гармаша мне попалась заметка в бюллетене культурно-воспитательного отдела Норильлага «Металл – фронту». Заметка было такая:
«Культурная жизнь. В клубе 3-го лаготделения была поставлена комедия А.Н.Островского «Без вины виноватые» в исполнении драмколлектива 2-го лаготделения. Несмотря на ряд недостатков, спектакль прошёл хорошо».
Заметка меня заинтересовала. Как в Норильлаге, где сидели двести тысяч зэков, осужденных ни за что, рискнули поставить пьесу с таким названием? Кто её ставил? Кто в ней играл? Чем эта постановка кончилась?
Придурками на зонах называли тех, кто сумел пристроиться не на общих работах, всегда тяжелых физически, быстро доводивших заключенный до смерти. Придурками называли и артистов лагерных театров. Среди режиссёров были выдающиеся деятели театра, попавшие во враги народа из-за нелояльности, а то и вовсе за анекдот, рассказанный не там и не при тех. Многие артисты храбро воевали, даже были Героями Советского Союза, а потом их объявляли немецкими, румынскими или даже японскими шпионами. Вот эти люди и ставили в Норильлаге в апреле 1945 года комедию Островского «Без вины виноватые».
Сюжет много лет жил во мне, прорастал, как случайно занесённое ветром зерно и вылился в идею пьесы. Замыслом я поделился с Сашей Зыковым, сменившем на посту главного режиссёра норильского театра Анатолия Кошелева. Идея ему понравилась. Единственное, что вызвало сомнение: поймут ли зрители спектакль о постановке «Без вины виноватых», когда многие из них никогда не видели комедии Островского и даже не слышали о ней. Решение он предложил такое: в один вечер сыграть комедию Островского, а во второй «Придурков». Так и сделали.
Спектакль получился впечатляющим. Театр обнесли лагерным забором с колючкой и вахтой, по залу ходила вооруженная вохра с овчарками, покрикивала: «Контингент, вставать с мест и переходить с места на место запрещено! Переговариваться запрещено! Аплодировать запрещено!»
В конце спектакля молодой конвойный, парень с вологодчины, спрашивал режиссёра-постановщика:
– А почему эта постановка комедия?
И тот ему отвечал:
– А что же это, если не комедия? Конечно, комедия. Через семнадцать лет встретились мать и сын. Она знаменита, богата. Он здоров. И оба на свободе. Это же, согласитесь, смешно!
В финале этот же конвойный выходил на авансцену:
– После
Аплодисменты, которыми меня встретил зал, когда вместе с артистами и Сашей Зыковым я вышел на поклоны, были моим прощанием с Норильском.
Больше я в Норильске никогда не был. Издали с сочувствием следил, как город переживает наступившие трудные времена. Всем тогда было нелегко, а норильчанам особенно. Либерализация цен обнулила вклады в сберкассах, которые они копили, чтобы хоть когда-нибудь купить жильё на материке. Гиперинфляция обесценивала все северные надбавки. О последующих двух десятилетиях в истории города напишет тот, кто их пережил.
После этой поездки здоровье Лизы резко ухудшилось. Сначала она перестала ходить, потом перестала говорить. Когда я хотел узнать, чего она хочет, перечислял все буквы алфавита. На нужную букву она закрывала глаза.
Моя борьба за свободу превратилась в борьбу за выживание. Все литературные заработки кончились. Я ремонтировал машины в своём гараже, а когда заказов не было, приводил в порядок старый «мерседес», который один мой знакомый пригнал из Германии и поставил у меня на участке. Возиться с ним он не захотел и продал мне за небольшие деньги. Я покрасил его и выгнал на середину двора так, чтобы его было видно из дома. Потом подвёл Лизу к окну и сказал:
– Когда ты выздоровеешь, на этой машине мы поедем в Крым.
Она слабо улыбнулась.
Я до последнего дня верил, что она выздоровеет. Часто повторял случайно попавшееся мне на глаза стихотворение Геннадия Русакова:
Господи, грозною силою
всепрощения твоего
исцели, исцели мою милую!
Больше нет у меня ничего.
Стихи и молитвы находят отклик в сердце, когда человек остаётся один на один с бедой.
Лиза не выздоровела. Её похоронили на Люберецком кладбище рядом с Аполлоном Ивановичем, которому повезло не пережить дочь.
Вдовствовал я недолго. Через некоторое время, почувствовав, что еще немного и меня раздавит тяжелая пустота дома, позвонил молодой женщине, которая последние месяцы помогала мне ухаживать за Лизой. Звали её Наташей. Нашел я её по объявлению в газете «Из рук в руки». Она была на двадцать три года моложе меня, разведена, растила восьмилетнюю дочь. На лето хотела вывезти ее за город, но снять дачу денег не было, мое предложение ее устроило.
– Хочу съездить в Крым, – сказал я ей. – Не составите мне компанию?