Третья половина жизни

Левашов Виктор Владимирович

С тех пор и борюсь. И борюсь, и борюсь, и борюсь.

И сегодня, издав без малого три десятка самых разных книг, в том числе несколько заказных, подпольных, и не став ни знаменитым (это бы ладно), ни богатым (что огорчительно), вижу главное своё жизненное достижение в том, что практически никогда не высиживал на службе с девяти до шести и не вскакивал по будильнику.

Жизнь удалась?

VIII

Когда два человека решают создать семью, они редко задумываются, что тем самым соединяются два рода, как две реки, каждая со своим нравом. С родителями Лизы у меня никаких разногласий не возникало. Тёща иногда так

допекала Аполлона Ивановича придирками, что он начинал материться и лез на неё с кулаками. Я предупреждал:

– Не прекратите, начну пить.

Действовало безотказно. У Лизы с моей матерью отношения поначалу не складывались. Трудная жизнь с эвакуациями в годы войны и постоянными заботами, как меня прокормить, приучили её к бережливости, которая с годами стала болезненной. В Ленинграде она могла по часу мерзнуть на остановке в ожидании трамвая, потому что трамвай три копейки, а троллейбус четыре. Она была недовольна тем, как Лиза распоряжается семейным бюджетом, слишком много тратит на еду. Старые вещи никогда не выбрасывала, а тащила к себе в комнату, отчего комната становилась похожа на лавку старьёвщика. А три хозяйки на одной кухне – это ни к чему хорошему не приводит.

Лиза никогда не жаловалась мне на свекровь, но я видел, чего ей стоит сохранять спокойствие. Нужно было что-то делать.

У меня на участке был старый сарай, который со временем я превратил в баню. К бане пристроил пятнадцатиметровую комнату, в неё охотно переселилась мать. Она стала жить совершенно автономно, конфликты прекратились.

С семьей отца мы долгие годы не соприкасались, только иногда я обменивался с ним письмами. После того, как мать отправила меня к нему на перевоспитание, у него в посёлке я прожил пять лет, до окончания школы. Отец преподавал в школе химию, он был кубанский казак, высокий, грузный, с красным лицом и всегда взъерошенными седыми волосами. Тем, что он кубанский казак, он почему-то очень гордился. Когда я очень раздражал его своей расхлябанностью, говорил: «Твой прадед полковник Афанасий Левашов Переяславскую Раду с Богданом Хмельницким подписывал, а ты…» И так он меня этой Радой достал, что однажды в Ленинграде я поехал в публичную библиотеку, потратил полдня и получил Переяславную Раду. Никакого полковника Афанасия Левашова в ней и близко не было.

Жена у него, учительница биологии, была маленькая, сухонькая, довольно язвительная. Познакомились они в Магнитогорске, отец был там директором школы и членом бюро райкома партии. Потом произошла какая-то история с Янукиндзе, как я понял – крупным партийным деятелем. За связь с врагом народа отца сняли с работы и исключили из партии. Всё шло к тому, что его арестуют, но мачеха проявила решительность, срочно увезла его к своим родственникам в Москву. Оттуда он ушёл на фронт, а после демобилизации вернулся на Кубань. Когда Сталин умер, его восстановили в партии с сохранением стажа, это сделало возможным его назначение завучем.

В студенческие годы я пару раз приезжал к нему на каникулы, после окончания института у него не был ни разу, всё как-то не получалось. Наша переписка носила странный характер. Всё, что я делал, ему не нравилось. Уволился с «Североникеля» – дурак, пять лет учёбы коту под хвост. Стал газетчиком – глупость, чего там можно добиться? Поступил в Литинститут – зачем, у тебя уже есть высшее образование. Если хочешь стать писателем, нужно было оставаться инженером, когда-нибудь написал бы «Сталь и шлак». Этот роман Попова, за который дали Сталинскую премию, он считал вершиной советской литературы. Мои книги, которые я ему посылал, он не читал. Ждал, когда я напишу «Сталь и шлак». Женился – дурак, рано. Развёлся – так порядочные люди не поступают.

При этом сам был женат раза четыре. Кроме меня и Юрия, у него были сын и дочь от какого-то другого брака. В юности меня удивляло, как это моя сводная сестра может быть всего на пять месяцев младше меня. Своих детей у него с мачехой не было.

Через несколько лет отец неожиданно пригласил нас погостить у него. Приглашение вызвало у меня большие сомнения. У отца в посёлке был сборно-щитовой коттеджик из двух небольших комнат с верандой и маленький участок. Для отца с мачехой места хватало, а как там разместятся ещё три человека? Смущало меня и другое: как-то поладит Лиза с мачехой? Но она сказала:

– Твой отец хочет увидеть внуков. Ты не можешь отказаться, это немилосердно.

Уговорила. Я отвёз их в Черноморский. Отец встретил нас радушно, мачеха тоже изобразила радость, хотя вид ухоженной, со вкусом одетой Лизы, как мне показалось, её не очень-то умилил. Так получилось, что в это же время у них гостила моя сводная сестра Валентина, красивая молодая женщина со своенравным характером кубанской казачки. Она была замужем за инженером-физиком из Москвы, семейная жизнь у неё не ладилась, она винила в этом всех, кроме себя. Я понял, что ничего хорошего из этого гостевания не получится. И как в воду глядел. Я вернулся в Москву, а недели через две получил от Лизы отчаянную телеграмму: «Забери нас отсюда».

До Краснодара я добрался на самолёте, в аэропорту взял такси и приехал в посёлок. Велел Лизе с ребятами грузиться, а сам зашёл к отцу. Он встретил меня насторожённо. Но я не стал его ни о чём расспрашивать. Он расслабился и поинтересовался:

– Я слышал, тебя приняли в Союз писателей. Это так?

– Приняли, – подтвердил я.

– Поздравляю.

Для людей его поколения Союз писателей был чем-то вроде рыцарского ордена, в который допускались только избранные.

– А что это меняет? – спросил я. – Ты теперь будешь читать мои книги? Но «Сталь и шлак» я не написал и не напишу.

На этом мы распрощались. Я сел в такси и попросил отвезти нас под Геленджик, в посёлок Бетта, куда мы часто ездили в отпуск. В машине Лиза молчала, не хотела говорить при ребятах. Только вечером на берегу моря рассказала, что произошло.

Как я и предполагал, её отношения с мачехой и Валентиной стали портиться с первых дней и быстро переросли во враждебность. Их раздражало в ней всё. Её попытки как-то наладить взаимоотношения встречались в штыки. Я представлял, как две женщины исподтишка могут портить жизнь третьей.

– За что они на меня так? – недоумевала Лиза. – Я же им ничего не сделала.

Я объяснил:

– За то. За то, что ты благополучна, что у тебя здоровые веселые дети, большой дом и муж-писатель. Любой половины из этого хватит, чтобы тебя невзлюбить.

Кончилось тем, что в один прекрасный день Лиза увела ребят обедать в поселковую столовую. Отцу немедленно донесли, он воспринял это как оскорбление. Вызвал её и приказал:

– Убирайся из моего дома!

– В тот же день я отправила тебе телеграмму, – закончила Лиза свой рассказ. – Спасибо, что ты сразу прилетел.

Вернувшись после отпуска в Москву, я написал отцу резкое письмо: «Ты выгнал из дома мою жену и двух своих внуков. После этого ты мне не отец. Забудь обо мне. У тебя больше нет сына и внуков».

Прочитав письмо, Лиза попросила:

– Не нужно его отправлять. Ну, пожалуйста! Это жестоко! Он всё-таки твой отец.

Я возразил:

– Это справедливо. А отцом он мне никогда не был. У меня была только мать.

– Это я виновата. Получается, что я разрушила твою семью.

– Успокойся. Моя семья – это ты. Никакой другой семьи мне не нужно.