Третья стихия
Шрифт:
Для большего эффекта он изменил положение своего тела в пространстве, приняв позу «мыслителя».
Итак, сковырнуть мир не так-то просто, даже зная о Трех Предвечных Стихиях. Одному дьяволу ведомо, как Мятежник о них узнал: наверное, от Шалой — Посвященной, с которой у него была в свое время сердечная связь. Мятежник, это дьяволово семя, всегда имел подход к женщинам: способность, являвшаяся в былом предметом тайной зависти Отшельника.
Тут неожиданно дал о себе знать, ожив и провернувшись в груди как-то неудобно поперек, стилет Давней ревности — позабытый, ржавый и затупленный, но все еще способный причинять боль. Были ведь времена, когда Отшельнику — тогда
Он поднял руки и взглянул пристально на свои ладони, покрытые алой сетью никогда не заживающих шрамов — свидетельства его давней миссии. Тогда он нашел в себе силы передать Стихию по назначению. Именно это заставило его когда-то отказаться от мира. И от нее…
Как бы там ни было, от Шалой или от кого другого, Мятежник узнал о Трех Предвечных Стихиях, одна из которых способна пожрать и сам мир.
В узком кругу Посвященных бытовала легенда, что Стихий поначалу было пять, и покорила их перед самым возникновением мира легендарная раса Хаоса, существовавшая еще до рождения Все — ленной, то есть возникшая намного раньше самих Изначальных. Потом Стихии были отданы на хранение человечеству, наподобие ящиков Пандоры: отдаем, мол, судьбу вашей Вселенной в ваши собственные руки, а свои руки, если что, умываем. Два «ящика» были уже с той поры так или иначе вскрыты, и ничего хорошего из них в мир не явилось, а повылезло, наоборот, такое, от чего этот злополучный мир чуть не ликвидировался стараниями собственных обитателей. Но в конце концов мир выстоял и даже, как это ни странно, выровнялся. Три Стихии, в их числе и самая фатальная, благодарение Небу, оставались до сей поры закукленными, каждая под присмотром Хранителя, передававшего по наследству свою тайну.
Но КАК Мятежник собирается искать Хранителей, имена которых никому не известны? АБСОЛЮТНО НИКОМУ! Кроме, пожалуй, самого Отшельника. Ему было известно, правда, лишь одно имя, открывшееся ему в незапамятные времена, волей случая.
Так что ж ему теперь, разыскивать потомков рода Даган?..
«Погоди-погоди, — спохватился вдруг Отшельник. — Может, Мятежник именно этого от меня и ждет?»
Вот тут Отшельника и пробило наконец долгожданное озарение, да поздно: неспроста Мятежник пожаловал именно к нему, давно отвыкшему от каверз «дружеского» общения с глазу на глаз. Отшельник вспомнил, что в течение первых мгновений встречи был полностью открыт. Гость, конечно, не преминул воспользоваться моментом и запустить телепатическую «лапу» в сокровенный тайник его подсознания, чтобы скопировать архивы памяти — на то, стервец, и рассчитывал.
В замогильном свете позднего озарения Отшельник не мог уяснить лишь одного: зачем гость, сграбаставший мгновенно по прибытии весь урожай информации, завел еще после этого беседу и открыл Отшельнику свои гнусные замыслы? Мог бы тут же, едва появившись, и отбыть. В этом случае Отшельник, ничегошеньки не заподозрив, счел бы его отбытие рядовым позорным бегством зарвавшегося очага скверны перед превосходящими силами интеллекта, сияющего во всеоружии Высшей Истины.
Отшельник в отчаянии схватился за голову. Пока он здесь, в своем великом Уединении, мучается каверзными вопросами, злоумышленнику уже известно имя! И уж он-то наверняка времени зря не тратят, а предпринимает какие-то шаги!
На размышления больше не оставалось времени, на Отрешение с Забвением — тем более. Как ни предательски это выглядело с его стороны, но сожаления Отшельник не испытывал: рано или поздно он все равно вернется сюда и начнет все заново, расправившись предварительно с гнусными
Аминь!
3. УРОК ПИЛОТИРОВАНИЯ
Лучший в Серединной Империи, а также во всех ее доменах, инструктор по пилотированию маневренных катеров развернулся вместе с креслом к своей ученице:
— В целом неплохо. Чаще поглядывай на экран заднего вида. Сейчас можешь переключаться на автопилот.
Брови императрицы чуть заметно сдвинулись.
Едва уловимо — но этого бывало достаточно для любого самого высокопоставленного собеседника. Однако инструктор остался безразличен. Он вел себя слишком вольно.
«Все дело в том, — подумала императрица, — что я прощала ему обращение на „ты“ во время учебных полетов. „Профессиональная привычка“ и все такое… Но с чего он взял, что смеет ТАК на меня смотреть? Глаза в глаза, не опуская взгляда, словно на какую-то простую девчонку, с которой можно… Которую можно…»
«Можно что? Поцеловать?.. Или?..» — совершенно отчетливо переспросили его глаза, глядя в упор с наглым выражением превосходства. Она вздрогнула и еще чуть-чуть свела брови, так что на переносице образовалась продольная морщинка. Появление этой морщинки сразило бы наповал любого из приближенных к императорской особе, поскольку предвещало скорый крах самой сногсшибательной карьере.
— Да как вы смеете!..
На последнем слоге она даже слегка задохнулась от возмущения.
Инструктор будто бы в раскаянии покачал головой, откинувшись при этом вольготно на спинку кресла.
— Разумеется, я не смею приказывать вам, Ваше Императорское Величество, нажать клавишу автопилота. — С этими словами он, не глядя, протянул руку к панели управления.
— Нет! — Ее Императорское Величество зло отвернулась и покусала тайком губу: да этот инструктор попросту издевается над ней, делая это уверенно, нагло и со вкусом! Вести себя с ней подобным недопустимым образом мог только законченный самовлюбленный болван, и ему очень скоро придется в своем поведении раскаяться. Но этот инструктор явно не был болваном.
Она повернула голову и прошлась по нему, словно щупом, высокомерно-изучающим взглядом. Темные волосы, серые глаза, широкоплечий… Молодой?.. Хм… Императрице исполнилось недавно двадцать, и по ее еще юношеским меркам инструктор был далеко не молод — лет тридцать, должно быть, а то и больше. Летный костюм очень ему подходил… Но не это было важно. Что же?.. Лицо?.. Надо признать, по-мужски красивое, но нет, не то…
Императрица привыкла смотреть на людей, не видя их и даже как бы сквозь них. Вглядываться в каждое лицо значило впускать его в свою душу, дать ему там место. Но душа имела свои пределы вместимости, и в какой-то момент в ней срабатывала защитная реакция: вместо слуг перед глазами всплывали какие-то общие абрисы, расцвеченные памятью в неясные цвета: одежда, волосы, тембр голоса… Не люди — слепки с людей.
Сейчас, впервые по-настоящему «увидев» своего инструктора, она поняла, что ее с самого начала неуловимо в нем раздражало: этот человек был до краев полон безграничной уверенностью, словно античный кувшин — выдержанным столетним вином; не самоуверенностью, нет, но спокойной и совершенной по своей самодостаточности уверенностью в себе, сквозившей в любом его жесте, и в его неподвижности, и в острой пряди волос, перечеркнувшей тенью воронова крыла его бледный лоб.
— Вот вы и удосужились меня рассмотреть. Ваше Величество, — произнес он без тени улыбки.