Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
Пепе пожал руку почтенному священнослужителю, и оба сели.
– Пепе, если ты привык курить после еды, не отказывай себе в этом,- благосклонно предложила донья Перфекта,- и вы, сеньор исповедник.
Добрый дон Иносенсио вытащил из-под сутаны большую кожаную табакерку с неопровержимыми знаками долгого употребления, открыл ее, извлек две длинные сигареты и предложил одну из них нашему другу. Росарио вытащила спичку из картонной коробки, шутливо прозванную испанцами «вагоном», и вскоре инженер и священник уже дымили друг другу в лицо.
– Какое впечатление произвел на дона Хосе наш любимый город, Орбахоса? – поинтересовался дон Иносенсио и по привычке сильно прищурил левый глаз, как делал всякий раз, когда курил.
– Я еще не успел составить о нем своего мнения,-
– На то есть благотворительность,- возразил священник.- Но во всех других отношениях Орбахоса отнюдь не бедный город. Вам ведь известно, что здесь выращивается лучший чеснок в Испании. У нас больше двадцати богатых семей.
– Правда, последние годы нам приходится туго, из-за засухи,- вмешалась донья Перфекта,- но наши амбары тем не менее пока еще не опустели. Совсем недавно мы вывезли на рынок не одну тысячу пучков чеснока.
– С тех пор как я живу в Орбахосе,- добавил дон Иносен-сио, нахмурившись,- немало мадридцев посетило наш город: одних привлекала предвыборная борьба, другие приезжали взглянуть на свои заброшенные земли, третьи – познакомиться с древними достопримечательностями, и каждый считал своим долгом поведать нам об английских плугах, о механических молотилках,
о водяных мельницах, о банках и бог весть о каких еще глупостях. Припев же у всех был одинаков: все здесь плохо и могло быть лучше. Пусть они убираются ко всем чертям! Нам здесь хорошо и без визитов столичных господ, мы не желаем слушать их постоянные причитания по поводу нашей бедности и восхваления иностранных чудес. Дурак о своем доме знает больше, чем умный о чужом. Не правда ли, сеньор дон Хосе? Не подумайте, однако, что я хотя бы отдаленно намекаю на вас. Никоим образом. Помилуйте! Я знаю, что перед нами один из самых выдающихся молодых людей современной Испании, человек, способный превратить наши бесплодные степи в богатейший край… И я не сержусь за то, что вы поете мне старую песню об английских плугах, о садоводстве и лесоводстве… Ничуть… Людей с таким талантом, как у вас, можно извинить, если они выражают презрение к нашему убожеству. Ничего, друг мой, ничего, сеньор дон Хосе, вам разрешается все – вы даже можете сказать нам, что мы кафры.
Эта ироническая и довольно резкая филиппика не понравилась молодому человеку, но он воздержался от проявления хотя бы малейшего неудовольствия и продолжал беседу, стремясь по возможности избегать вопросов, дававших пусть даже незначительный повод для спора и способных оскорбить крайне обостренные чувства патриотизма сеньора каноника. Когда донья Перфекта заговорила со своим племянником о домашних делах, сеньор исповедник встал и прошелся по комнате.
Светлая просторная комната была оклеена старыми обоями: они уже выцвели и потускнели, но благодаря опрятности, царившей в каждом уголке этой мирной обители, сохранили еще свой первозданный рисунок. Стенные часы с пестрым циферблатом, из футляра которых свисали неподвижные на вид гири и быстрый маятник, неутомимо повторявший «не так», занимали видное место среди массивной мебели столовой. Убранство стен дополняла серия французских гравюр, воспроизводящих подвиги завоевателей Мексики, с пространными пояснениями, столь же неправдоподобными, сколь и изображения Эрнана Кортеса и доньи Марины, сделанные невежественным художником. Между двумя стеклянными дверями, ведущими в сад, стояло латунное сооружение. Его нет надобности описывать – достаточно сказать, что оно служило опорой попугаю, который, расположившись на нем, озирался вокруг со свойственными этим птицам серьезностью и любопытством. Потешный и вместе с тем серьезный вид, зеленый мундир, красная шапочка, желтые сапожки и, наконец, хриплые
Дон Иносенсио был в большой дружбе с попугаем. Предоставив донье Перфекте и Росарио занимать гостя, он подошел к попугаю и, с довольным видом протянув ему указательный палец, проговорил:
– Ах ты бездельник, плут, почему ты молчишь? Грош тебе цена, если бы ты не умел болтать! Болтунами полон мир, их много и среди людей, и среди птиц.
Досточтимый пастырь собственноручно взял из стоящей рядом чашки несколько горошин и дал попугаю. Птица принялась звать горничную и требовать шоколаду: ее слова отвлекли дам и молодого человека от беседы,- по всей вероятности, не очень важной.
ГЛАВА VI,
ИЗ КОТОРОЙ ВИДНО,
ЧТО РАЗНОГЛАСИЯ МОГУТ ВОЗНИКНУТЬ ТОГДА, КОГДА ИХ МЕНЬШЕ ВСЕГО ОЖИДАЕШЬ
Неожиданно в столовой появился деверь доньи Перфекты, сеньор дон Каетапо Полептинос. Он вошел, радостно восклицая:
– Иди же ко мне, мой дорогой сеньор дон Хосе!
Дон Каетано и Пепе дружески обнялись. Они были знакомы: выдающемуся ученому и библиофилу не раз доводилось совершать поездки в Мадрид, когда объявлялись книжные торги согласно завещанию какого-нибудь букиниста. Дон Каетано был средних лет, высок и худ; продолжительные занятия и болезнь истощили его. Он говорил изысканно, даже высокопарно, что, надо сказать, ему очень шло,- и был ласков и любезен с людьми, порой даже чрезмерно. Его познания были столь обширны, что его по праву считали феноменом. В Мадриде имя его всегда произносилось с уважением, и если бы дон Каетано поселился в столице, его, несмотря на скромность, не преминули бы сделать членом всех академий. Но он любил спокойное одиночество, и место, которое в душе других занимает тщеславие, в его душе занимали библиомания и любовь к уединенным занятиям. Предаваясь им, он не преследовал никакой другой цели, кроме изучения интересующих его книг.
Его библиотека в Орбахосе слыла одной из самых богатых во всей Испании. Днем и ночью, подолгу просиживая в ней, дон Каетано собирал данные, классифицировал, конспектировал, делал различного рода ценнейшие заметки и, возможно, осуществлял некий неведомый и необычный труд, под стать лишь великому уму. Он придерживался патриархальных обычаев: мало ел, еще меньше пил, и его единственными развлечениями были трапезы в Аламильо в дни больших празднеств и ежедневные прогулки в деревню, называемую Мундогранде, где нередко из двадцативековой пыли извлекали римские медали, обломки архитравов и колонн неизвестной архитектуры, какую-нибудь бесценную амфору или древнюю статуэтку.
Донья Перфекта и дон Каетано жили в таком согласии, с которым не мог сравниться даже мир, царивший в раю. Они никогда не ссорились. Правда, дон Каетано не вмешивался ни в какие домашние дела, а донья Перфекта не касалась библиотеки; лишь по субботам она давала распоряжение прибрать ее, причем относилась с благоговейным восторгом к нужным ему книгам и бумагам, разбросанным на столе и по комнате.
Обменявшись взаимными вопросами и ответами, как и полагается в подобных случаях, дон Каетано сказал гостю:
– Я уже заглянул в баул, который ты мне привез, и очень сожалею, что среди книг нет издания тысяча пятьсот двадцать седьмого года. Придется мне самому поехать в Мадрид… Ты надолго к нам? Чем дольше ты здесь пробудешь, тем лучше, дорогой Пене. Какое счастье, что ты здесь! Вдвоем мы приведем в порядок часть библиотеки и составим каталог авторов Хинеты. Не всегда ведь имеешь рядом такого талантливого человека, как ты… Посмотришь , мою библиотеку… Там ты найдешь обильную пищу для чтения… Чего только твоя душа пожелает… Ты увидишь чудеса, подлинные чудеса, бесценные сокровища, редчайшие экземпляры, которыми владею только я, я один… Но если я не ошибаюсь, пора обедать, не так ли, Хосе? Не так ли, Перфекта? Не так ли, Росарито, не так ли, сеньор дон Иносенсио? Сегодня вы вдвойне исповедник, ведь вам самому придется исповедоваться в грехе чревоугодия.