Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.

Бласко Висенте Ибаньес

Пепита и Луис придерживаются противоположной точки зрения, и я одобряю их от всей души.

Они все улучшают и украшают, чтобы сделать рай из этого захолустья.

Но не думай, что пристрастие Луиса и Пепиты к материальному благополучию хоть в какой-то мере ослабило в них благочестие. Их вера становится все более глубокой; в каждом удовольствии, которым они пользуются сами, и в тех благах, которые они изливают на своих ближних, они видят дар неба и возносят за него благодарность. Более того: они не ощущали бы радости от этих благ и не ценили бы их, если бы не признавали непреложной воли бога и не хранили твердой веры в него.

В своем благоденствии Луис никогда не забывает, насколько выше был прежний его идеал. Бывают моменты, когда его нынешняя жизнь кажется ему пошлой, себялюбивой и прозаичной, по сравнению

с самоотверженным служением богу, к которому он считал себя призванным в первые годы молодости; но Пепита со всей заботливостью рассеивает его грусть, и Луис соглашается с тем, что человек может служить богу во всех состояниях и положениях, и согласует живую веру и любовь к богу, наполняющие его душу, с дозволенной любовью к земному и преходящему. Но в эту любовь Луис вкладывает как бы божественное начало, без которого ему не милы ни светила небесные, ни цветы, ни плоды, украшающие поля, ни глаза Пепиты, ни даже невинная прелесть Перикито. Большой мир, все грандиозное здание вселенной, говорит он, без бога показалось бы ему возвышенным, но лишенным порядка, красоты и цели. А что касается малого мира, как он обычно именует человечество, то без бога он не мог бы его любить. И не потому, что бог велит нам любить людей, а потому что их достоинство и право быть любимыми зависят от самого бога, который не только создал человека по своему образу и подобию, но и превратил его в живой храм духа, общаясь с ним посредством таинств и столь возвысив его, что с ним соединяется нерукотворное слово. По этим причинам, и по другим, которые мне не удастся объяснить тебе здесь, Луис утешился и примирился с тем, что он не стал апостолом и вдохновенным мистиком; он погасил в себе чувство благородной зависти, охватившей его в день смерти отца викария, – но как он, так и Пепита по-прежнему и с великой христианской набожностью воздают хвалу богу за счастье, которым они наслаждаются, видя лишь в боге первопричину своего благополучия.

В доме моих детей иные комнаты напоминают прекрасные католические часовни или благочестивые молельни; хотя надо сознаться, что есть и следы язычества или сельской любовно-пастушеской идиллии, которая, впрочем, нашла свое прибежище за стенами дома.

Сад Пепиты это уже не просто плодовый сад, а прелестный цветник, где растут араукарии и красуются под открытым небом индийские смоковницы; небольшая, хорошо устроенная оранжерея полна редкостных растений.

Беседка, где мы ели землянику в тот памятный вечер, когда Пепита и Луис во второй раз встретились и говорили друг с другом, превратилась в чудесный маленький храм, с портиком и колоннами из белого мрамора. Внутри – просторное, отлично обставленное помещение. Его украшают две прекрасные картины: на одной – Психея, освещающая тусклым пламенем светильника уснувшего Амура и восторженно созерцающая его; на другой – Дафнис и Хлоя: трепетная цикада ищет безопасного приюта на груди у нежной Хлои, чтобы снова запеть свою вечную песнь, а Дафнис протягивает к ней руку, пытаясь ее поймать.

Чудесная копия Венеры Медицейской из каррарского мрамора возвышается посреди павильона. На пьедестале золотыми буквами высечен стих из Лукреция:

Nec sine te quidquam dias in luminis oras Exoritur , neque fit laetum, neque amabile quidquam [110] .

Комментарии

Москва, Государственное издательство художественной литературы, 1958.

110

И ничего без тебя на божественный свет не родится.

Радости нет без тебя никакой и прелести в мире (лат.).

Перевод А. Старостина

БЕНИТО ПЕРЕС ГАЛЬДОС

Донья Перфекта

ПЕРЕВОД С. ВАФА И А. СТАРОСТИНА

ГЛАВА I

ВИЛЬЯОРРЕНДА!..

ПЯТЬ МИНУТ!..

Когда товаро-пассажирский поезд номер шестьдесят пятый, шедший из центра страны к побережью – не станем упоминать, по какой дороге,- остановился на полустанке между 171-м и 172-м километрами, почти все пассажиры вагонов второго и третьего класса крепко спали или дремали: пронизывающий предутренний холод не располагал к прогулке по неуютной платформе. Единственный пассажир вагона первого класса торопливо соскочил с подножки и, подойдя к группе железнодорожников, спросил, пе Вильяорренда ли это? (Это название, как и многие последующие, которые еще встретит читатель в книге, выдумано автором.)

– Да, Вильяорренда,- ответил проводник, и его голос слился с кудахтаньем кур, которых грузили в багажный вагон.- Я забыл предупредить вас, сеньор де Рей. Похоже, вас тут дожидаются с лошадьми.

– Ну и холодно же, черт возьми! – воскликнул путник, плотнее кутаясь в плащ.- Не найдется ли здесь, на полустанке, какой-нибудь уголок, чтобы немного отдохнуть и набраться сил, прежде чем отправиться в путь по этой ледяной стране?

Но проводник, торопившийся по делам службы, уже мчался куда-то, оставив нашего путника с раскрытым ртом. Приезжий увидел другого проводника; тот приближался, держа в правой руке зажженный фонарь, который плавно покачивался в такт его шагам, описывая геометрически правильные волнистые полосы света. Свет, падая на платформу, чертил широкие зигзаги, подобные тем, какие оставляет на земле вода, льющаяся из лейки.

– Есть здесь какой-нибудь постоялый двор или хотя бы ком-пата для отдыха? – обратился приезжий к человеку с фонарем.

– Ничего здесь нет,- сухо ответил тот и побежал к людям, грузившим багаж, извергая при этом такой поток проклятий, угроз и бранных слов, что даже куры, шокированные его грубостью, зароптали в своих корзинах.

– Чем скорее я отсюда выберусь, тем лучше,- пробормотал наш кабальеро.- Проводник говорил, будто здесь ждут кого-то лошади.

Только он подумал об этом, как чья-то рука почтительно и робко коснулась его плаща. Он обернулся и увидел нечто похожее на большой темный сверток бурой ткани, из верхней складки которого выглядывало плутоватое смуглое лицо кастильского крестьянина. Его нескладная фигура напоминала черный тополь среди густой зелени. Из-под широкополой, изрядно поношенной бархатной шляпы поблескивали хитрые насмешливые глаза; мускулистая, загорелая рука сжимала зеленый прут; при каждом шаге на его огромных ногах звенели железные шпоры.

– Вы сеньор дон Хосе де Рей? – спросил крестьянин, почтительно поднося руку к полям шляпы.

– Да… а вы, верно, слуга доньи Перфекты? – обрадовался кабальеро.- Приехали за мной из Орбахосы?

. – Он самый. Когда вам будет угодно ехать?.. Лошадка проворная, летит, как ветер. Мне сдается, сеньор дон Хосе, что вы отличный наездник. Ведь у кого это в крови…

– Где тут выход? – нетерпеливо перебил приезжий.- Идемте, идемте отсюда, сеньор… Как вас зовут?

– Педро Лукас, к вашим услугам,- отвечал сверток бурой ткани, снова поднося руку к шляпе.- Но все называют меня дядюшка Ликурго. Где ваш багаж, сеньорито?

– Вон там, под часами. Три места. Два чемодана и баул с книгами для сеньора дона Каетано. Возьмите квитанцию.

Через минуту рыцарь и его оруженосец, покинув сарай, почему-то именуемый станцией, уже подходили к дороге, терявшейся невдалеке среди голых холмов, на склонах которых смутно виднелись нищенские домишки Вильяорренды. Две кобылки и мул должны были доставить людей и багаж в Орбахосу. Кобылка помоложе, довольно статная, предназначалась господину. На хребет почтенной клячи, слегка потрепанной, но еще крепкой, взгромоздился дядюшка Ликурго. Багаж взвалили на спину ретивого быстроногого мула, которого держал за уздечку молодой парень.

Прежде чем караван пустился в путь, тронулся поезд, заскользив по рельсам с осторожной медлительностью, присущей лишь товаро-пассажирским поездам. Стук колес все удалялся и удалялся, отдаваясь глухим подземным гулом. Войдя на 172-м километре в туннель, паровик выпустил белое облачко и пронзительно завыл. Туннель, выдыхая из своей черной пасти белоснежный пар, грохотал и гудел, как медная труба: услышав этот протяжный зов, просыпались деревни, усадьбы, города, провинции. Вот пропел петух, где-то рядом другой. Светало.