Треугольник
Шрифт:
Мисак открыл чемодан, откинул крышку, и все бросились к нему. Немного спустя каждый держал в руках то, что ему предназначалось, но дети еще долго не сводили глаз с опустевшего чемодана.
— Сними эту шапку, на кого ты в ней похожа?! — сказал Мисак, поглядев на Ермон.
— Уже не нравится, да? — сказала тикин Ребека, как бы шутя, но с плохо скрываемым недовольством. — Ясно, ясно… Там небось с красивыми девушками погуливал…
Мисак присел на корточки, обнял Авогадро и Фарадея. Тонкие их ребра убегали из-под его огрубелых пальцев.
— Ермон, —
— Аджан? — протянула она.
И словно ударили Мисака по голове. Вдруг показалось, что держит он в объятиях не своего, а Петросова сына. Разжал руки, поднялся…
— Ну-ка признайся, соскучился по голосочку своей женушки? — сказала Ребека.
Ермон смущенно повела глазами, опустила голову.
А Мисак был весь в напряжении, думал о чем-то другом.
— Не обнялись даже, — пробурчал Татос.
— Деньги, которые я высылал, получали? — спросил Мисак после долгого молчания.
— Да, Мисак джан, но их ненадолго хватало, — сказала Ермон и подняла на него засветившиеся сквозь слезы глаза.
— Когда в доме нет мужчины — нет и дома. Один только запах мужчины чего стоит! — сказал Татос.
…А во дворе жена Петроса проклинала возвращение Мисака.
Второе возвращение. 1945 год
Мисак все чаще и чаще подходил к окну вагона. А когда появились пейзажи, чем-то напоминающие Армению, он уже не мог оторваться от окна.
Папиросы его лежали в немецкой металлической коробке, в которую он с трудом протискивал два пальца. И с таким же трудом, с каким вытаскивал он папиросы из этой узкой коробки, вытаскивал он из памяти своей мысли о прошедших днях. Перед глазами его была вся семья — Ермон, Фарадей, Авогадро, Карине, Ребека… Девять душ. Те девять душ, к которым спешил он сейчас…
В переполненных вагонах поездов, в окопах, среди дымящихся развалин, на печальных дорогах войны эти девять душ виделись ему, как девять свечей: пожелтевшие, исхудалые тела и бледные лица — трепещущие огоньки.
У этих огоньков были глаза, губы, улыбки…
Фарадей представлялся ему грустным голубоватым огоньком. В заплаканных глазах Авогадро таилось ожидание.
Вагон был полон. Солдаты награждали друг друга острыми словечками, шутили, смеялись. Мисак смотрел в окно и следил за указателями километров.
— Мисак, что ты прилип к окну? Доедем, не бойся! — крикнул ему полковник.
От соседнего окна к полковнику, потом к Мисаку повернулись широко раскрытые глаза лейтенанта.
— Не понимают они этого, — сказал лейтенант и подошел к Мисаку. — Я вот тоже боюсь не доехать… опоздать… Недавно какой-то голос говорил мне: «Брось папиросу в окно, быстрее доедешь!» Бросил я папиросу. Потом услышал: «Брось в окно фуражку, доедешь быстрее!» Дома меня мать ждет…
Мисак посмотрел на лейтенанта — тот был без фуражки.
Мисак подошел к другому окну. Перед глазами опять замелькали указатели километров, затрепетали девять свечей, заулыбались и повели с Мисаком разговор о встречах и расставаниях… И Мисак вдруг
Нетерпение его все возрастало. В каком положении застанет он свою семью? Аво, должно быть, уже изрядно подрос, может, уже призвали в армию. Мисак постарался вспомнить возраст сына.
А у Ермон, конечно, забот стало больше. Давно уже не получал он от нее писем. В последнем письме сообщала она о смерти Татоса… Совсем без мужчины остался дом…
Мисак втиснул два пальца в коробку за папиросой. И вместе с папиросой словно вытащил воспоминания последних четырех лет.
Четыре года войны. Огонь, страх, смерть…
Снаряд ударил в танк, разрезал броню, как бумагу. Образовалась огромная щель, и Мисак увидел умирающих в огне танкистов. Словно раздвинулся театральный занавес…
…Солдат обхватил руками ствол березы, прижался к нему, как к женщине, грыз кору.
…Солдат сел на землю, потом упал ничком. Шинель слетела со спины, и все увидели его легкие. Они работали в воздухе. Прижавшись лицом к земле, солдат хрипел:
— Посмотрите… Что с моей спиной?.. Посмотрите…
Никто не мог смотреть в эту сторону. Все понимали — это конец. Лишь выстрелом можно было прекратить его страдания, заставить легкие не трепыхаться в воздухе — вверх, вниз, вверх…
— Ребята, что с моей спиной?..
…Дни и ночи шагал полк по истерзанной земле. Люди спали на ходу. Когда полк сходил с дороги, слышалась команда: «Дозорным бодрствовать! Остальные могут спать!»
В строю шагал и Мисак. Время от времени он поднимал глаза и видел черную землю, почти не отличавшуюся от линии горизонта…
…Обугленные столбы, в темноте — дом с одной уцелевшей стеной. На стене — гитара, тоже каким-то чудом уцелевшая. Наверное, она зазвенела, когда снаряд ударил в дом.
Мисак закрывал глаза и видел стену родного дома, на стене — фотографии. На одной мать: сидит, сложив на коленях руки. На другой — он сам вместе с Ермон в день свадьбы… Отец на фотографии в военной форме. Значит, и он шагал по дорогам войны и вспоминал стены родного дома и фотографии — отца, матери…
И может случиться, что всем мужчинам их семьи придется шагать днем и ночью с винтовкой за спиной… Может случиться, что вот так же будет шагать и Аво…
Мисак видел Аво с винтовкой за спиной, в коротких штанишках и со сползшим чулком…
Дверь опять была накрепко заколочена и, как ему показалось, той же рукой.
Время было послеобеденное, и во дворе было тихо. Никто не заметил возвращения Мисака.
В окне второго этажа какая-то женщина расчесывала волосы. Волосы спадали на грудь, и она проводила гребенкой от лба к груди.