Тревожный звон славы
Шрифт:
Ольга воскликнула:
— А я с удовольствием поехала бы в Москву! Я так давно не видела дядю Василия и тётю Анну.
Большие, прекрасные её глаза светились.
Надежда Осиповна повернулась к дочери со строгим выражением лица.
— Quelle betise [35] , — строго сказала она.
Ольга была не замужем, и, следовательно, мать продолжала её воспитывать. Ольга послушно опустила голову и потупила взгляд.
И Пушкин почувствовал, что вновь погружается в сложное переплетение семейных отношений: родителей между собой, родителей и детей...
35
Какие
— Как поживает кузина Ивелич [36] ? — спросил он, желая развеселить сестру.
— Мы в переписке, — сказала Ольга. — Она сейчас в Петербурге.
— Я уезжаю в Петербург служить! — резво воскликнул Лёвушка.
Лёвушка был любимцем семьи. Тотчас же он оказался и центре общего внимания. Заговорили о его карьере.
— Я бы предпочёл для него военную службу, — рассудил Пушкин.
Но Сергей Львович замахал руками:
— Мы почти разорены!.. Имения в долгах...
36
Ивелич Екатерина Марковна (1795—1838) — графиня, родственница Пушкиных.
Это было повторением сцен, которые разыгрывались, когда Пушкин закончил лицей.
— Кроме того, я хочу, чтобы он остался с нами, — сказала Надежда Осиповна.
Но Пушкин пытался изложить свои доводы.
— Военная служба предпочтительнее всякой другой, — доказывал он. — Военная служба определяет репутацию и положение в обществе. В гвардию идти незачем: служить четыре года юнкером вовсе не забавно. Но можно было бы определиться в один из полков корпуса Раевского [37] , стать офицером, а потом уже перевестись в гвардию...
37
Раевский Николай Николаевич (1801—1843) — сын Н. Н. и С. А. Раевских, полковник Сумского гусарского полка с 1823 г., командир Нижегородского драгунского полка в 1826—1829 гг., друг Пушкина с лицейских времён.
— Он поступает в Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий, — торжественно провозгласил Сергей Львович. — И удалось это только благодаря моим связям...
— Когда же ты едешь? — спросил Пушкин брата.
— В начале ноября! — воскликнул Лёвушка.
Ели деревенские творог и сметану, намазывали гренки маслом, подливали в кофе сливки из фарфорового молочника.
Но вдруг Сергей Львович замолчал. И все поняли: наступил момент, который не мог не наступить.
— Я хотел бы знать... — обратился Сергей Львович к старшему сыну. — Хотел бы знать: что произошло?
Пушкин сразу же нахмурился.
— Серж, — предостерегающе сказала Надежда Осиповна.
Сергей Львович прижал руки к груди.
— Если Александр Сергеевич не хочет, он может не говорить... Но приезжал чиновник; с его слов, Александр Сергеевич сослан под надзор!
Кровь волной прилила Пушкину к лицу.
— Это происки и пакости графа Воронцова, — сказал он. И сделал рукой столь резкий жест, что опрокинул молочник. — Граф Воронцов — хам. Он желал унизить меня!
— Но... — с сомнением сказал Сергей Львович. — Жуковский писал мне... И потом, все знают: граф Воронцов — просвещённый человек.
— А я говорю, он хам, невежда, подлый царедворец. Он желал видеть во мне обыкновенного чиновника. А я, признаться, думаю о себе нечто иное!
Сергей Львович и Надежда Осиповна переглянулись. Их сын
— Тебе, насколько я знаю, прежде всего следовало явиться в Псков, к гражданскому губернатору? — Голос у Сергея Львовича дрожал. — Насколько я знаю!..
— Я не желаю! — отрезал Пушкин.
Да, он был всё таким же.
— Но могут быть неприятности! — Теперь и изящные пальцы Сергея Львовича дрожали. — Для нас всех неприятности... — Он был впечатлительный человек.
Могла разразиться бурная сцена. Но звон разбитого блюда заставил всех оглянуться. Горничная Дуняшка — коренастая, без талии, с круглым, налитым румянцем лицом — оцепенела над осколками. Какой тут поднялся переполох! Надежда Осиповна в отчаянии ломала руки.
— Это блюдо — память о рождении Александра. — Она не сдержала слёз. — Серж, прошу тебя! Эту дуру отдай в крестьянки. Она всё разобьёт. В прошлом году разбила вазу. Она не нужна мне!
Чувствительный Сергей Львович сделал слабое движение пальцами в сторону двери.
Камердинер Никита Тимофеевич тотчас понял.
— Иди к своим бате с маткой, — сказал он девке. — Да барыню благодари, дура, что тебя не высекли.
Все встали из-за стола с испорченным настроением. Пушкин уединился в своей комнате и принялся разбирать бумага. Он раскрыл большую, с лист, тетрадь, на тёмном кожаном переплёте которой выдавлены были буквы «OV» в треугольнике — масонский знак; эту тетрадь — приходно-расходную книгу масонской ложи «Овидий» — подарил ему в Кишинёве его приятель Алексеев [38] .
38
Алексеев Николай Степанович (1788—1854) — отставной майор, член кишинёвской масонской ложи «Овидий».
Здесь на одной из страниц были наброски стихотворения «К морю». Именно к незавершённым этим строфам его сейчас потянуло. Как будто вновь простёрлась, заблистала, взыграла перед ним могучая стихия. Море! Почему не отправился он в далёкие страны? Но что делал бы он вне России? Словно столкнулись два начала — жажда воли и колдовская власть творчества, — и оставалось лишь излить несогласуемое в гармонии стихов.
Вяземский не раз призывал откликнуться мощными творениями на смерть двух властителей дум — Наполеона и Байрона [39] . Наполеон конечно же волновал воображение, и не только своей судьбой: не он ли, играя народами, пробудил неведомые прежде в России чувства и стремления? Пушкин уже посвятил ему не одно стихотворение. Теперь море позволяло направить поэтический корабль к мрачному утёсу, на котором мучительно угас бывший повелитель мира...
39
Вяземский Пётр Андреевич (1792—1878) — князь, поэт, журналист и литературный критик, один из близких друзей Пушкина.
Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788—1824) — лорд, известный английский поэт.
Образ Байрона уже не волновал его. Он не признался бы, да его и не поняли бы, но он вполне осознал, что Байрон — лишь мода, впечатляющая, но временная. Ничего этого в жизни нет — ни богоборчества, ни царства абсолютной свободы, ни демонических героев. В России, во всяком случае, нет — и это не в русском характере. Не потому ли он закончил «Кавказского пленника» возвращением русского туда, откуда он бежал? Но буйному Байрону можно было отдать дань, сравнив его с разбушевавшимся морем.