Трезуб-империал
Шрифт:
— Я звонил во Львов и Луцк, — говорил тем временем Козинец. — Кранц-Вовченко на выставке была, но со вчерашнего вечера испарилась.
Сквира свернул газету и отдал ее лейтенанту.
— На фига вам старуха? — спросил Василь Тарасович.
Северин Мирославович пожал плечами.
Звуки траурного марша стали заметно громче.
— Только что был у Рыбаченко, — сказал Козинец. — Хата заперта. Повестка ваша так и не тронута. Мотора нет и не было…
— Хотел бы я этому удивиться… — пробормотал Сквира.
Из кустов на дорожку вынырнула дворняга неопределенной масти. Присела на минутку,
Откуда-то сверху тоскливо крикнула птица.
— ОБХСС уже на кирпичном… — продолжал рассказывать лейтенант. — Я успел опросить соседей этого вашего Руденко. Никто ни разу не видел его в обществе Ревы…
В конце аллеи показались двое мужиков с лопатами в руках. Они подошли к свежевырытой могиле и закурили.
— Подтягиваются, — заметил капитан. — Уже скоро.
— Да, — ответил лейтенант и замолчал. Потом, спустя минуту, добавил: — Приходил кадр, у которого Рыбаченко прикупил колеса. В конце июня как раз. Гена, типа, не торговался, но аж пищал — так хотел, чтобы обязательно была скидка, хоть какая. В конце концов сошлись на двух шестисот. Платил старыми и новыми бумажками разного достоинства, от пятерок до соток. Все рубли прошли через сберкассу, так что они точно настоящие. Оформили как дарение — Гену ломало светиться. Получилось дороже. Классно, в общем, получилось — хотел, чтобы скинули, а потом переплатил… — Василь Тарасович выглянул из-за дерева. — Вы нацелились на Рыбаченко всерьез?
— Нужно с ним поговорить, — Сквира стряхнул листик, спланировавший прямо ему на голову. — Почему он после убийства исчез? Откуда у него так много денег? Из-за чего они с Ревой на самом деле поругались?
В дальнем конце аллеи началось какое-то движение. Похоронная музыка зазвучала намного громче. Среди кустов что-то заблестело, и на дорожке появился пожилой человек с большой фотографией Ревы. Траурная лента охватывала один из углов снимка. Мужчина медленно двигался, глядя прямо перед собой. За ним, метрах в трех позади, катился грузовик с откинутыми бортами.
— Думаете, Генкиных рук дело? — спросил Козинец.
— Не знаю.
Василь Тарасович вздохнул.
— А причем тут монета с трезубом?
Сквира промолчал. Этот же вопрос постоянно задавал ему подполковник Чипейко.
Грузовик приблизился. В чисто вымытом кузове на коврике стоял обитый красной тканью гроб. За грузовиком шла Леся Орестовна в черном платке. Муж поддерживал ее под руку, оставаясь все время немного позади. За ними в нескольких шагах следовала довольно длинная процессия — люди парами несли венки. Ветерок трепал волосы на обнаженных головах. Развевались траурные ленточки.
Впереди двое пионеров несли венок. Лица мальчишек были серьезны, белые рубашки выглажены, красные галстуки аккуратно повязаны. Капитан подумал было, что они представляют Дом пионеров, но на ленточке мелькнули слова «от городского комитета…», и стало понятно: это официальный венок от властей.
Сразу за ними капитан увидел Игнатенко с каким-то мужчиной. Взгляд главного инженера скользнул по дереву, под которым стояли сыщики. Сквира кивнул Андрею Андреевичу, но тот тут же отвернулся и
Пара за парой проходили люди с венками. Сквира вглядывался в их лица, пытаясь понять, кто они и какое отношение имели к убитому, ловил проблески эмоций, поворот головы, непроизвольное движение. Увы, большинство здесь лишь отбывало повинность. Трудно ожидать, чтобы командированные с заводов трудяги горевали по человеку, которого при жизни едва знали.
Мимо прошел Гаврилишин. Он держал венок в паре с какой-то пожилой женщиной. Директор Дома пионеров заметил Сквиру и лейтенанта и слегка склонил голову в знак приветствия. Капитан кивнул в ответ.
Процессию с венками замыкали четверо парней, явно уже вернувшихся из армии, но почему-то в пионерских галстуках. Они несли обитую красной тканью деревянную пирамидку со звездой на вершине. По-видимому, она должна была служить временным памятником на могиле коммуниста Ревы.
За пирамидкой люди двигались уже беспорядочной толпой. Возглавлял ее пожилой мужчина с огромным пузом. Вокруг него царила суета. Прямо на ходу ему подавали пальто и разворачивали длинный шерстяной шарф.
Сквира подобрался. Это был первый секретарь горкома. С ним капитан встречался вчера, получил отеческое напутствие, пожелание скорейшего завершения расследования и грозно прозвучавшую просьбу «доложить дней через пять».
«Первый» повернул голову и встретился с капитаном взглядом. Северин Мирославович слегка поклонился. Мужчина равнодушно отвел глаза. Похоже, Сквиру он не узнал.
В толпе показался следователь прокуратуры. Рядом с ним шагал Териенко, начальник райотдела милиции. Теперь уже на всякий случай выпрямился Козинец.
Оркестр перешел на подходящую случаю советскую мелодию. Вновь замелькали знакомые лица — плотной группкой шли соседи Ревы.
— Какая отпадная старушенция! — восторженно прошептал Василь Тарасович, отвлекая капитана от невеселых мыслей.
Сквира обернулся. В конце процессии, практически перед самым оркестром, он увидел Часныка, Дзюбу и Кранц-Вовченко.
Володимир, костел Св. Иоакима и Анны, 17:55.
Перед капитаном возвышалось большое сооружение с наглухо заложенными кирпичами окнами и толстыми побеленными известкой стенами. Табличка на воротах сообщала, что это памятник архитектуры XVIII века, охраняемый государством.
Здание выглядело так, будто изначально задумывалось как крепость. Архитектор поставил толстые стены в правильное осадное каре. Но потом вдруг решил увенчать их двускатной крышей греческого храма. Затем подпер эту крышу по углам двумя многоярусными башнями, в которых пилястры сменялись арочными нишами, а арочные ниши — пролетами. На эти башни взгромоздил обитые жестью стрелы звонниц. Чтобы сохранить простую строгость храма, он не стал украшать стены завитками, фигурными фронтонами, колоннами, маскаронами, теламонами, а лишь провел вдоль здания две горизонтальные выступающие линии. Водрузил католические кресты, и получился костел, который при желании можно было отнести к виленской архитектуре, украинскому барокко или даже неоклассической школе.