Три дня в Дагезане
Шрифт:
Валерий ответил раздраженно, но не по существу:
– А что вы уставились на меня? То вам обернуться лень, то рассматриваете, как в телескоп.
– Вы красивый парень, Валерий. Фигура у вас хорошая, физкультурная. И лицо выразительное: подбородок мужественный, нос приятный.
– Премного благодарен!
– Не спешите, я не кончил. Удивительно постоянно созерцать на вашем мужественном лице какое-то капризное, я бы сказал, по-бабски обиженное выражение. И эта ваша страсть к стишкам...
– Кончайте, доктор.
– Валерий сделал паузу.
– А вторая выбила стекло в известной вам хибаре.
Мазин почти точно описал внешность молодого художника, открытое лицо которого портила застывшая обиженная гримаса, да еще выглядело оно неряшливо - спутанные волосы, проросшая щетина, налет чего-то темного, нездорового, отчего лицо казалось невымытым.
– Вы искали меня, чтобы сообщить об этом?
– Нет. Чтобы спросить, кто будет вставлять стекло.
– Милиция установит.
– Пока милиция доберется, вам еще пару дырок просверлят.
– За что?
– Вам виднее.
Как хотелось Мазину, чтобы ему и в самом деле было "виднее", но видел он пока меньше, чем Валерий, и потому приходилось продолжать этот напряженный, прощупывающий разговор с нервным, ощетинившимся художником. Но тот внезапно, подчиняясь какой-то внутренней, непонятной Мазину логике, убрал колючки.
– Послушайте, док! Я вас так на американский манер называть буду, чтобы покороче. Что мы сцепились, как собака с кошкой? Двух дней не знакомы, а обязательно слово за слово. Где ваш друг, прокурор?
– Он...
– ...не прокурор. Знаю. Плевать! Вы ведь тоже не доктор?
– А кто же?
– Меня это не касается. Хотите проходить за доктора, пожалуйста! Только не беритесь лечить младенцев. Мамаши вам этого не простят. И не придирайтесь ко мне на каждом шагу. Пойдемте лучше к прокурору и обсудим кое-что. Для вашей пользы.
И Валерий смахнул с носа таявшие снежинки.
Сосновский задумчиво мерил комнату шагами. Он посмотрел на вошедших, как бы соображая, что это за люди.
– Те же и Калугин-младший, - отрекомендовался Валерий.
– Никого больше не подстрелили?
– Кажется, никого, но Валерий не исключает возможности отравления. Он не доверяет Демьянычу.
– Вот как!
– отозвался Борис Михайлович деловито. Заметно было, что его уже ничем не удивишь.
– Факты есть? Основания? Почему заподозрил старика?
Валерий сморщился.
– Я видел его с карабином Филипенко минут через пять после выстрела на тропе за хижиной.
Это произвело впечатление.
– Расскажи!
– Встретились случайно. Мне не хотелось идти домой. Спросите, почему? Долго объяснять. Но было нужно. Бросить Марину одну - свинство, хотя и ее видеть не хотелось. Но это не относится. Короче, решил идти дорогой, что подлиннее. Вдруг -
– Вы знали, что у Филипенко есть карабин?
– уточнил Мазин.
– А кто не знал? Не сбивайте меня. Думаю - Матвей, но вспомнил, что егерь-то в район собрался. Кто ж палит? Матвей - мужик сердитый, не дай бог его оружие в руки взять. Посмотрели б вы, как у него глаза кровью наливаются! Ну, я пошел на выстрел. Идти пришлось недолго.
– С осторожностью или напрямик?
– Выслеживать не собирался.
– И что же?
– Наткнулся на старика. Усаживается на осла, в руке карабин.
– Что он сказал?
– нетерпеливо спросил Сосновский.
– Ничего он мне не сказал, потому что я ничего не спрашивал.
В словах Валерия промелькнула неуверенность, сомнение в том, что его правильно поймут.
– Тебя не удивило, что стреляет Демьяныч, да еще из чужого карабина?
– Сосновский повернулся к Мазину.
– Старик проповедует: "не убий" живую тварь, а тут с карабином!
– Слишком удивило. Пока соображал, он на ишака взгромоздился и отчалил.
– Не заметив вас?
– Я, док, стоял за деревом.
– Куда он дел карабин?
– Увез.
– Открыто?
– Разве его спрячешь? Не иголка. В карман не поместится.
– Резонно. А дальше?
– Пошел домой, тут и узнал, что стреляли-то в вас. Снова удивился.
– Кто вам сказал?
Валерий усмехнулся непонятно:
– Кушнарев сообщил.
– Интересно, с какой целью?
– Не ведаю. Глубокомысленно плел, с подходами и намеками.
– На что намекал?
– Сволочь!
– А если без эмоций?
– Пожалуйста! Меня подозревает.
– Не горячитесь, Валерий! В такой запутанной ситуации можно заподозрить кого угодно. Кушнарев - вас. Вы - пасечника.
– Я видел его с карабином. Больше я ничего не сказал. А кого подозреваю, дело мое.
– Напрасно ты не подошел к нему. Возможно, он объяснил бы свое поведение, - вставил Борис Михайлович.
– Хотел бы послушать.
– Возможен и такой вариант, - предположил Мазин.
– Стрелял не Демьяныч, а... ну Икс, скажем. Выстрелил и бросил винтовку на тропе. Пасечник проезжал и увидел ее.
– Свежо предание, но верится с трудом...
– Значит, вы допускаете, что Демьяныч мог стрелять. Не утверждаете, но допускаете. Почему? Известно, что пасечник не берет в руки оружия, что он стар и, вероятно, не такой уж отчаянный человек - наконец, у него нет видимых оснований желать моей смерти. Это говорит в пользу Демьяныча, не так ли? И все-таки вы допускаете противоположное. Повторяю: почему? Есть ли у вас какие-то еще, неизвестные нам с Борисом Михайловичем основания? Или вас запугала путаница с ножом и подозрения Кушнарева, вы нервничаете и ищете алиби?