Три дракона Амели
Шрифт:
— Ты собираешься последовать ее примеру? Или осчастливишь-таки дракона?
Мать смотрела на нее с любопытством — как в зоопарке смотрят на диковинную зверушку. И хотя в таком отношении не было ничего нового, обидно было до слёз. Она так и не смогла привыкнуть к тому, что чужие люди ласкали ее чаще, чем самый близкий человек.
— Ты меня совсем не любишь, да?
Она надеялась, что голос не задрожит. Чего ему дрожать, если ответ на этот вопрос она знала уже много лет?
Мать хмыкнула, бросила в чашку окурок. Несмотря на семь беременностей
— Что за глупости, Амели? Конечно, люблю, — и она выдавила из себя усталую улыбку. — Я вас всех люблю, что бы ты там ни думала. А если не цацкалась с тобой, как некоторые сумасшедшие мамаши, извини — некогда было.
Жаклин всегда бывала занята — торговала сувенирами в маленьком магазинчике на площади, работала горничной в отеле, маникюршей в парикмахерской. А вечерами стирала, штопала, гладила. К моменту рождения Амели мать уже наигралась в любовь, и мужчины в их доме появлялись редко. Она охотно любезничала с туристами («исключительно для пользы дела»), была мила с соседями, но особых надежд на замужество не питала.
Воспитанием младших занималась Лили — она была и нянькой, и кухаркой. А когда дома было нечего есть, Лили брала Амели на руки и шла с ней на площадь — туда, где всегда сновали толпы туристов. Когда белокурая крошка с голодным видом слонялась между столиками уличного кафе, не подать ей евро или не накормить обедом мог разве что самый жестокосердный человек.
Впрочем, о семействе Бушар так или иначе заботилась вся коммуна Эстен. А как могло быть иначе, если у Амели был знак дракона? О том, что знаков было два, предпочитали не думать. Не их умов это было дело.
— Ты испугалась, когда увидела моих драконов? Или обрадовалась? Ну, хоть какие-то чувства ты должна была тогда испытать?
Амели почти кричала. Жаклин снова потянулась к сигарете, но передумала.
— Я знала, что у тебя будет знак — иначе этот напыщенный осел Паскаль Вилар не примчался бы принимать у меня роды в новогоднюю ночь, — она хихикнула. — Представляю, каково было нашим кумушкам принять тот факт, что девочка с драконами появилась на свет именно в нашем доме. Видела бы ты, какой вид они сделали, когда я сказала, что в графе «отец» в твоем свидетельстве о рождении будет стоять прочерк! Кажется, раньше такие девочки, как ты, рождались только в почтенных семействах.
— А моего отца ты любила? — Амели даже забыла про обиду. — Или он ничего не значил для тебя?
Они сидели на диване рядом, и шершавая ладонь Жаклин гладила бронзовую от загара руку дочери.
— Он был очень красив. Высокий, с голубыми глазами и золотыми кудрями. А любить… Нет, не любила. Но была увлечена. Он предложил мне позировать для его картины, и мне это польстило. Лето, цветущий луг и молодой красавец с мольбертом. Кто бы смог устоять?
Все эти романтические бредни ничуть не тронули Амели. Ее интересовала практическая сторона вопроса.
— Тебе тогда
Жаклин хрипло засмеялась.
— Хорошо, что ты уже об этом знаешь! Ты осуждаешь меня? Зря. Это случилось только раз, когда картина была почти закончена. И если ты думаешь, что я отправлялась на очередной сеанс, намереваясь затащить в постель мальчика, который был моложе меня не десять лет, то ты ошибаешься. На следующий день он собирался возвращаться в Париж, мы выпили по этому поводу хорошего вина (до сих пор помню, что это было «Шато Лагранж»), и всё случилось само собой.
Мать надолго замолчала, погрузившись в воспоминания, и Амели не торопила ее.
— Зачем ты вернулась? — Жаклин выдохнула это почти со злостью. — Я думала, ты понимаешь, что в Париже тебе будет лучше. Я хотела, чтобы ты увидела, что за пределами нашего болота тоже есть жизнь. Я хотела, чтобы эти кумушки — и Бригитта, и Валери, и старуха Дюпре — подавились своей желчью, узнав, что я отпустила тебя из Эстена. А ты вернулась…
И столько боли и разочарования было сейчас в голосе матери, что у Амели тревожно сжалось сердце. А Жаклин резко поднялась, сгребла белье и пошла в подвал, где у них стояла стиральная машина.
Амели с трудом вспомнила, что обещала Фернану экскурсию по деревне. Вернулась в спальню и в дополнение к короткой юбке в шкафу Доминики отыскала более-менее подходящую блузку. Покрутилась перед зеркалом. В свой последний день в Эстене ей хотелось выглядеть особенно красивой. А дальше — Париж или замшелая пещера? У нее была еще ночь на раздумья.
Одежда сестры сидела на ней довольно неплохо. Не хватало только сережек в ушах. Свои она оставила в Париже. Специально не взяла в Ниццу ничего из своих скромных украшений — надеялась, что Эрик подарит ей новые. Наивная дура!
Она проскользнула в комнату матери, выдвинула ящик комода, где стояла шкатулка с бижутерией. Жаклин, как сорока, любила все блестящее. Вот эти золотистые, с зелеными камушками, вполне подойдут.
Взгляд наткнулся на стопку детских рисунков — неумелых, аляповатых. Ее рисунков! На каждый день матери в мае она дарила их Жаклин и была уверена, что та сразу же отправляет их в мусорную корзину.
А рядом с рисунками в прозрачном пакете — длинный светлый локон. Его отрезали у Амели в десять лет, когда соседский мальчишка испортил жвачкой ее роскошные волосы. Ох, и ревела она тогда!
Ком подступил к горлу. Нет, плакать сейчас не хотелось. Но очень хотелось вернуться на несколько лет назад. Как много всего она упустила. Не поняла, не догадалась, что, может быть, любовь — это не только сказки на ночь и шоколадки за хорошие оценки в школе?
Как жаль, что ничего уже не изменить.
Глава 7. Последний день в Эстене
Проскочить незамеченной мимо кафе мадам Арно Амели не удалось — старая перечница Сильвия Дюпре как раз сидела за столиком на веранде.