Три года счастья
Шрифт:
У нее проблемы с наркотиками и Одри боялась покидать клинику, привыкла к стенам.
Боялась, потому что там улица – опасность. Она вышла с клиники и вернулась домой только благодаря Шону.
У них ведь должно быть будущее на двоих. Но ее прошлое не отпускало ее.
Леффе со выдохом медленно выходит на крыльцо. Едва переставляет ноги по ступенькам… Оказывается, не так уж легко принять то, что женщина, которую полюбил твой единственный сын. Сын, которому ты посвятила все себя, отдала жизнь, воспитала. Шон отдал свое сердце наркоманки,
Смириться не просто, забыть и сделать шаг.
Тяжело признать.
Тяжело понять.
А сейчас сложнее всего заставить себя сесть рядом с Одри и взять ее руку в свою.
Перед глазами так легко встают перед глазами картинки всего жуткого, что могла сделать Одри и да, ведьма виновата. Леффи кричала, умоляла, но Шон уже сказал, что думает и пришлось вмешаться отцу. А Одри не слышала или не желала слышать. Чёртово сердце, онемевшее от боли, бесчувственное сердце в твоей груди. Ей больно, тело ломит и кажется, она теряет контроль.
Пожилая женщина дышит едва слышно, и сердце, кажется, бьётся раза в три медленнее, чем должно бы.
На коже высыпают мурашки и не от холода.
Остаётся только сказать все, только спокойным тоном и медленно, чтобы перестать дрожать и хоть немного расслабить закаменевшие мышцы.
Сна ни в одном глазу, а Одри заплаканная, ресницы слиплись, но всё равно длинные такие, густые, тёмные. И дыхание стало спокойнее, и в груди стучит размеренно сердце.
— Я ведь хотела оставить Шона, но он не захотел. Я не хотела, чтобы он губил себя из-за меня…
— Мой сын борется за любовь.
— Вы больше не желаете видеть меня в своем доме? Просто, скажите правду и я приму ее. Смирюсь.
— Нет, но знаешь, если у вас появятся дети и ты будешь не в лучшем состоянии, то я отниму у тебя ребенка и сама воспитаю. Воспитаю, так же и Шона. Не позволю, чтобы мой внук или внучка скитались по улице, притонам, голодали. Поняла меня, Одри?
— Я вас поняла. Спасибо за вашу доброту. Я не подведу ни вас, ни вашего сына.
Примерно через три минуты на пороге появляется Шон и улыбается, видя, как Одри обнимает его мать. Леффи натягивает улыбку, когда поднимается с холодного крыльца и спешит вернуться в дом.
Одри ведь тоже заслуживает быть любимой и Шон понимает это. Понимает, что человек не может быть одинок и каждый заслуживает любви и быть счастливым. Не может забыть, даже Одри сорвется, то он будет рядом, будет сражаться. Одри знает, что тот упрямый и всегда прощает. Готова ползти на коленях в этой дорогой кожаной юбке, сбивать в кровь колени, только бы тот простил ее. Бежит к нему и тот заключает ее в свои объятья, а девушка смотрит вниз, не прямо, прячет глаза от него, от поднимающегося из-за горизонта солнца. Почему-то рассвет – бледный, холодный и будто бы ужасно хрупкий – сегодня совсем
Замирает. Страшно видеть его, потому что Одри чувствует себя виноватой, грязной, отвратительной, всё испортившей.
— Шон, я все испортила и мне так плохо, - ей не хватает дыхания, и он опускает веки на долю секунды.
— Они бы все равно узнали, - тихо говорит тот. — Мать зла, но вижу, что вы поговорили и отец утром поговорит с другом, который сдает квартиры и подыщет что-нибудь подходящее для нас. Мы будем жить отдельно. Отец считает, что молодые должны отдельно и строить свою жизнь. Впервые я с ним согласился.
Ведьма дергает головой, сбрасывая оцепенение, и бросает окурок на землю. Касается родинок на ключице шее, но стоит только посмотреть в глаза, с благодарностью, но какой-то странной, вывернутой, изломанной.
Она ведь сломана.
Он ведь знает, что та курила. Уловил запах курева.
— У нас есть деньги. Кетрин обеспечила нас, что хватит на долго. Мы можем купить – произносит одними губами.
— Твоя подружка вампирша, которая пополнила твой счет, считай расплатилась за то, что мы могли умереть, - тяжело вздыхает тот.
— Я уже знаю, что сделаю с деньгами, - грустно улыбается та. — Я открою клинику, чтобы помогать таким, как я. Может это будет правильно.
Всё так неправильно. У нее взгляд пустой и светлый, суженные зрачки. Вообще ничего. Ничего живого.
— Это правильно, - поправляет ее локоны. — Вместе мы справимся. Хочешь кофе? Или поспать?
Она молча тянется к нему.
Разжимает ладони, но тут же подаётся всем телом вперед и обхватывает его за плечи, прижимает к себе близко-близко. И проговаривает над ухом – уверенно, ясно:
— Ты ничего не должен. Ни мне. Ни кому-либо другому, Шон. Но спасибо тебе за то, что ты рядом, не испугался и принял меня такой, какой я есть.
Шон чувствует, как за спиной пальцы с силой сжимают ткань рубашки. До хруста, до треска. Как будто Одри говорит ему : « Не отпущу тебя, только ты меня не отпускай».
Не должен отпускать.
Он должен остаться и успокоить ее, объяснить, обнимать, пока она не придёт в себя. Должен беречь от всего разрушительного, что поглощает сознание, от боли и разочарования, но сам оказался слишком слабым, а она хлюпает прижимаясь к его груди. Шон выдыхает и улыбается почти незаметно.
— Темная сторона луны. Не могу без тебя.
Питает любовью, надевает на ее руку кожаный браслет на железной гравировкой из трех слов : Believe. Save. Love.
И слезы градом из глаз, сглатывает, и дышит чуть заполошно, и дрожит.
У нее в груди сердце стучит с такой силой, что, кажется, за двоих, и напротив вроде бы тоже стучит, а ее мягкие губы – солёные.
Доза теплом разливается по венам, как только он целует ее – реально, физически Одри чувствует себя… наверное, чуть менее мертвой, чем раньше. Наверное один наркотик может заменить другой.