Три года счастья
Шрифт:
— Хейли женщина, которая бескорыстно полюбила меня, а у меня есть чувства к ней, — громче говорит Майлсон.
— О Боже, Элайджа Майклсон, неужели это будет длиться вечно… Любовницы… Интрижки… Боль и истерзанное сердце? Верь в свое счастье, которого не достоин, в прочем, как я. Еще не забыл, что стало с бедной скрипачкой Джиа, что стало со мной, как опалились крылья синей бабочки по имени Татия? Не забыл? — брюнетка даже пытается засмеяться. — Помнишь тот день, когда я впервые увидела тебя, когда ты коснулся моей руки и поцеловал ее, а я склонилась в реверансе.
— Коне что же помню, это было торжество по случаю Дня Рождения Никлауса, - кивает Майкслон.
— А я должна была стать главным подарком, - лицо искажается в ухмылке и он видит это. — так вот,
— Как это понимать, Катерина? — Элайджа пристально смотрит в ее глаза, брови нахмурены.
— Но чем эта волчица отличается от любой другой твой любовницы? Жалкая тень, той, которую ты не можешь забыть. Все они тени. Все они брюнетки, возможно с карими глазами. Никого не напоминает. Кто она? Первая женщина, что полюбила тебя? А как же остальные? Татья, Селест, я и тысяча тех, о которых я не знаю, и которые были в твоей жизни. Все те случайные и несчастные, что не знают, как опасно быть любимой тобой. Я знала, Элайджа, и я люблю тебя. Видимо, ты совсем не знаешь меня… Видимо ты не замечал всего этого… Я умерла… Они для тебя одинаковые, а потому все они одинаково ничто. Ничто… Твоя единственная любовь всей жизни — это Клаус, а теперь и Хоуп, семья и в этом твоя жизнь и вещи, имеющие для тебя значение, заканчиваются. Максимум можно добавить Ребекку, и то не конкурент сестренка Клаусу. На этом твоя жизнь заканчивается Элайджа. Я знала это. Знала, что ты не выберешь меня, но я все равно люблю тебя. Я знала, в какую игру играла. Хейли для тебя не отличается от других, а судьбы других и так ясны. Так, просто задумайся, даже Хейли станет ни чем для своего мужчины, для тебя, как стало со мной. Ведь ничего не изменится, она так и будет для тебя: «Еще одной», это ей придется принять, что она ничто, как приняла я. И она любит тебя « бескорыстно» Ты сейчас о ней говоришь? Она не любит тебя, а любит только твой образ. Любит костюм и образ рыцаря. Я любила любого тебя и принимала твою темную сторону. Что же станет, когда бедная Хейли столкнется с твой темной стороной и отвернется от тебя. Вот она правда… Правда в том, что она выбрала счастье с другим, а тебя отвергла, словно твое сердце, как ты там говорил: « Субпродукт, который можно выбросить. » Ты лицемер, веришь в идеальность… Если ты выбрал ее и ту боль, что причиняет тебе та женщина, так иди к ней и забудь меня. Убей меня в себе. Сделай это! — и Кетрин не сдерживается, смеется, пытается отвернуться, но Майклсон удерживает ее за запястье, валит на постель и нависает сверху, но похоже этим ее не испугать.
— Я лицемер, потому что все еще желаю быть с тобой, хотя бы здесь, где спокойно и вечный рассвет, — пытается произнести тот, заглянуть в глаза и держать за запястья, не дать освободиться.
— И на что это было бы похоже, если бы ты не оставил меня, забрал с собой, в Новый Орлеан? На что это было бы похоже, если бы мы с Клаусом не поубивали половину города или не сожгли Новый Орлеан, думаю, нам бы хватило и пяти минут. Искал бы меня в барах, если бы я и вправду что-то значила для тебя, Элайджа. Жила бы напротив особняка вашей семье, ведь вряд ли Клаус согласился жить со мной под одной крышей и не подпустил бы к Хоуп, в квартире, в которую вхож был бы только то. Жила в клетке, чтобы наблюдать, как ты решаешь проблемы своей семьи, Клауса и мило улыбался этой волчицы, становишься для нее героем, побеждаешь врагом своей семьи и ведешь ту, пустую жизнь, к которой привык, а возвращался ко мне с наступлением ночи, чтобы я зашторивала шторы, слушала и утешала, а ты бы растворялся в моих объятьях в этом огне страсти, чтобы утром уходить и продолжал вести ту жизнь, которую привык вести. Я ведь знала, на кого трачу время… Нет… Не желаю вновь верить твоим лживым словам, любить тебя всей душою, играть роль личной шлюхи рядом с тобой…
— Я разбил твое сердце… Я не достоин тебя… Я ведь не верил и не признавался в любви.
— Разбил… Был достоин счастья и покоя… Поверь… Песочный замок рухнул… Видимо мы придумали себе любовь…
Коснуться взглядом.
Сердцебиение
И это походило на болезненную одержимость, которая завладевала разумом, отравляя сердце своим сладостным ядом, вкус ее губ, ее взгляд. Её имя Элайджа тогда шептал вновь и вновь в мыслях, ощущая нервную дрожь в пальцах, когда она так искренне улыбнулась в ответ, освещая собой его темный мир, пока сама не обратилась в черную, темную. К сожалению или к счастью, но их личные демоны могут уживаться в одном Аду. Может их тьма, должна быть единым целым.
Его истерзанная душа не обретет покоя вдали от нее.
Читать по взгляду, отпустить запястья и провести рукой по ее лицу.
Она читает и понимает, что Элайджа говорит правду.
— Я вновь прошу твоего прощения, Катерина… Я разбил твое сердце… Прости, но желаешь узнать правду, тогда послушай меня… Я не обрету покоя с другими и эта любовь была искренней. Не думай обо мне дурно….
— Но я думаю, Элайджа… Думаю, что ты изменился, втоптал себя в грязь… Я была честна с тобой…
— Я люблю тебя, ведь как объяснить то, что я не могу убить тебя в себя. Я желаю, чтобы ты была рядом со мной… Здесь, в части моего разума… Чтобы хотя бы здесь я обрел покой… Посмотри в мои глаза… Я не могу стереть тебя, не могу забыть… Я думал о тебе все это время, я искал тебя пять веков, именно твое имя я шептал и видел твой образ, когда вытащили клинок из моей груди, твоя тень преследовала меня, и видимо будет преследовать на протяжении оставшейся вечности. Я буду страдать… Это странная любовь… Позволь мне остаться с тобой, хотя бы здесь…
— Это черная любовь…
Могла бы она стать его женой, как бы смешно и глупо это, в особенности если она мертва на данный момент, а Элайджа Майклсон первородный вампир.
Это похоже на бардак, но Элайджа Майклсон откидывается, ложится рядом на постели.
Устал.
Скомканная простынь.
Да, он устал, был близок с Хейли, втоптал себя в грязь, ничего не может ей ответить.
Да, он не может оставить ее, запечатывать эту дверь.
Стала его панацеей, излечит от любого вида боли, его самый верным другом, умеющим унять все тревоги лишь нежным прикосновением хрупкой ладони, лишь взглядом карих глаз.
Оставить ее для Элайджи Майклсона — это было куда страшнее и мучительнее смерти.
Сделав глубокий вдох прохладного воздуха, Кетрин Пирс на миг прикрыла глаза, обернулась в его сторону, прикоснулась к его лицу, наслаждаясь каждым мигом этой свободы и Элайджа ощущая как темные пряди волос разметались по плечам и спине, подушки пьянят его.
Она лежит, так близко к нему.
Никогда прежде она не ощущала такой пьянящей свободы. Никогда прежде и мысли допустить не могла о том, что руки Элайджи окажутся так теплы, надёжны и крепки, когда он убирает непослушные кудрявые локоны с ее лица. Никогда не смела даже мечтать, что её сердце будет биться трепетно в груди лишь от одного взгляда самого Элайджи Майклсона.
Это стало его ночной тайной.
Он лед, а она пламенная страсть.
Губы её дрогнули в улыбке, стоило только ему приблизиться к ее губам, словно сообщая все, кто обладатель этих сладко-горьковатых губ. И его ладони тут же скользнули на её талию, обвивая и прижимая к себе так крепко, но совсем не подавляюще, не удушающе, не отнимая это прекрасное ощущение невесомости.
Почти его ненавидит. И только бешенство разжигается. Бешенство только от того, что он вновь уйдет, оставит ее. Вырвать бы руку эту, оттолкнуть и прогнать, разрушить, чтобы Элайджа Майклсон больше не смел, тревожить ее.
Не может.
Не важно, потому что она прижимается к нему, ловит его дыхание, и в следующую секунду, они дышат уже в унисон и ее губы касаются его.
Накрывает волною.
«Я тебя люблю, ты же знаешь», — и это она говорит ему только глазами.
Ему достаточно только обнять и коснуться ее губ.
Она пламенная страсть, а он ледяной.
Все подождет и неважно, что решила судьба.
Время быть только с ней, и остановите это Мир, когда она нависает сверху, прижимается к нему всем телом.