Три года счастья
Шрифт:
Она даже не желает видеть Элайджу, не говоря о каком-то разговоре. Она будет теперь убегать и избегать Элайджу.
Теперь она понимает, как же была не справедлива к Джексону, который любил ее.
Бескорыстно любил ее и погиб за эту любовь.
Не зря ведь Пустая мучила, шатала ее психику, всковырнула зажившую рану.
Именно к домику у озера она и пришла. Пришла с ящиком пива, открыла одну из бутылок, села на деревянные балки.
Лунный свет, водная гладь, которая дарует успокоение.
Джексон ведь всегда был рядом.
Она пришла именно к нему.
Жаль.
Просто чувство вины за не взаимность к чувствам Джексона сильно возраста.
Ей разорвали старые раны.
Элайджа делал страшные вещи, но — он давно во много раз больше искупил свою вину!. И он достоин любви того, кого так яро защищал, ценил, уважал во всем и всегда, кому был опорой… когда как раз таки сам нуждался в поддержке, но не от кого эту поддержу не получал. Он заслужил полное понимание, уважение и любовь Хейли к себе…
А стал врагом…
Элайджа ведь был для нее: любовником, охотником, другом, а стал врагом…
На войне и в любви нет справедливости.
Нет.
А Хейли впервые так низко упала, запуталась. Она эгоистка. Если ее чувство вины куда важнее, чем Элайджа, и все, что он ей дал и чем жертвовал. Получается она желает сделать выбор в пользу Джексона.
Получается Элайджа для нее стал врагом.
А может он всегда будет кем-то одним из ролей, которые играл в ее жизни: любовник, охотник, друг и враг.
Но…
— Джек… Я не говорила тебе этого раньше, поэтому нужно сказать сейчас. Нужно было хотеть быть с тобой. Ты был прав. Но я никогда не смогу бросить Элайджу. Я не могу уйти… Я познакомилась с ним тогда, когда была напугана и одинока. Я знаю, что облажалась. Наверное, я просто никогда не видела, как должна выглядеть любовь. Но я не хочу этого для Хоуп. Я бы хотела, чтобы она тебя знала. Я хотела бы многого. Правда, я монстр тоже. Мы все делали ужасные вещи, Джек. Кроме Хоуп, она невинна, чиста. Я хочу убедиться, что она остается такой. Я знаю, что я должна делать. Я должна быть достаточно храброй, чтобы сделать это.
Фрея Майклсон даже умирая будет волноваться о своей семьи и не станет ждать, чтобы вернуть своего брата использовав силы Пустоты она ведь принесла ее брата в жертву, а теперь Фрея использует ее силы для жертвоприношения и вернет Элайджу. Она устала, отложила встречу с Киллин, но все это неважно, ведь она должна собраться с силами и вернуть Элайджу. Из всех родственников рядом с ней только Клаус и его силы тоже помогу ей. Похоже он и вправду волнуется за сестру, у которой был ужаснейшей день. Она побывала в самом страшном кошмаре, спасала
Пора.
— Фрея, ты в порядке?
— Да, мне просто надо сосредоточиться. Пустота убила нашего брата, чтобы использовать его для собственных целей, а теперь мы используем ее, чтобы вернуть его домой.
Пора и Фрея читает заклинание, держит Клауса за руки, тушит свечу ножом окроплённым кровью Инаду. Она готова вернуть к жизни Элайджи и он возвращается. Его душа возвращается в тело. Больше нет серых вен, холодных, засохших синих губ. Элайджа только и помнит, как смотрел на нее, сидя рядом. Смотрел, как она спит на его плече. Он, кажется улыбнулся, а затем этот яркий свет и все.
Все. Он открывает глаза в реальности.
Все. Элайджа Майклсон дышит, глотает воздух, наполняет легкие кислородом.
Все. Он видел свет, а сейчас видит лицо брата и глаза полные слез старшей сестры. У нее вышло.
В это время плачет другая и он знает это, не хочет этого видеть.
Видеть слез Катерины. Она ведь проснулась от того, что потеряла опору, урала на этот пол.
Она проснулась от того, что его не было рядом.
— Элайджа.
Он ушел и она не знает, что ей останется делать. Ведь у Кетрин Пирс нет никого, кроме него и дочери.
Теперь ушел и он, а этот белый свет манит, ослепляет и поглощает ее.
*** Новая Шотландия. ***
Время умирать.
В этом небе хочется утонуть.
Раствориться в пространстве, во мраке среди звёзд, в прерывистом дыхании. В ощущении, что дарят подушечки пальцев, бездумно вырисовывая бесконечный узор на его ладони. Упасть в эту манящую глубину и даже не пытаться выплыть. Одри бы с радостью упала во тьму, толь Шон не даст, а вот стоять на балконе их новой квартиры, когда уложили детей спать стало уже традицией этой семьи. Шон допивал чай, когда Одри вышла к нему, запахнула длинный, шелковый халат цвета лаванды.
— Милли сегодня хорошо поела перед сном и только уснула. Я погасила свет, но оставила включенной радио няню.Тео я давно уложила и зря ты его балуешь.
— Я всего лишь обещал нашему сыну новую машинку в коллекцию.
— Год назад он собирал мотоциклы.
— Дети…
— Точно… Твой чай. Пей пока не остыл.
Лунные блики очерчивают лёгкую, задумчивую улыбку на тонких губах. Одри обнимает, касается губ, едва дотрагиваясь — он позволяет сегодня, даже продлить поцелуй намного дольше положенного, не сбивается на судорожный вздох. Глядит наполовину насмешливо, наполовину серьёзно, когда ты шепчешь:
— Что за прекрасная ночь.
Она жмется ближе, к боку — замёрзла совсем, и голову кладёт на плечо. Так… хорошо. Но сейчас почти можно поверить в спокойную и тихую жизнь, можно поцеловать, медленно цеплять пальцами пуговицы рубашки… На короткий миг она себя отпускает. Хотя бы в мыслях.
Столько звёзд.
На каждую загадывается — в сотый, сто первый, сто второй раз — одно и то же. Пусть всегда Шон будет рядом. Пусть просто Одри будет рядом.
Понимают друг друга и без слов.