Три года ты мне снилась
Шрифт:
— Все по расписанию.
— А как мои пироги?
— Пахнут.
— А мои пироги весь дом знает.
— Еще бы. Так благоухают, что, кажется, все жильцы сползутся сейчас к вашим дверям.
— Пусть, пусть. Не каждый день бывают юбилеи. — Настя заправила под косынку выбившуюся прядку. — Через неделю куда поедем? Под Серпухов? На натурные съемки? Киску возьмешь?
— Если захочет. Ей больше нравится волейбол. — Ирина приоткрыла крышку и проверила, как там плов.
— Маленькая еще, Киска твоя.
— Ого! Почти с меня… Где блюдо для рыбы? Так. А зелень? Замечательно. Бегу поставлю на стол.
— И студень
— Сделано. Ух, и злой! Аж слезы бегут.
— К мужичкам его поближе, для затравочки хорошо.
— Да уж. Ох, Настя, Настя, как тебе идет быть хозяйкой!
— А я везде хозяйка. Надо лишь поставить себя. — Она понизила голос. — Думаешь, Пашка не рвался командовать? Ого! А я тихенько-тихенько, и снова королева. Пашенька! — крикнула она. — Не хотел бы ты, милый, протереть тарелки и рюмки с бокалами, а? До блеска?
Павел вздохнул.
— Просто мечтал об этом. Скатерть я ту постелил, командир?
— Именно ту самую. Умница моя.
Павел рассмеялся, подмигнул Ирине.
— Ишь какая, видишь? Всю жизнь руководит.
— Только ж дома, Пашенька! Разве плохо?
— Я доволен.
И женщины продолжали болтать и ловко резать, раскладывать, украшать, уносить в столовую.
— Я тебе про Костю Земскова еще не сказала ничего, — спохватилась Анастасия. — Он не просто человек. И в режиссеры пришел из клоунады. Ты его не бойся, он резкий, но любит, чтобы с ним были на равных. — Она вспомнила что-то и рассмеялась. — Однажды возле студии он покупал яблоки на улице, с лотка. Взял одно, другое, третье и стал подбрасывать. А продавец, не будь прост, не растерялся и сам начал перекидывать три яблока сразу. Тоже умелец оказался. Так они стояли и бросали друг другу то вверх, то по кругу, пока какой-то солидный гражданин из очереди осторожно не напомнил, что пора бы продолжать торговлю.
Ирина засмеялась.
— Блеск!.. Ах, Настя, бараниной сильно пахнет, а рис еще не подошел.
— Все в порядке, так и должно быть. Займись пахлавой. Достань ее из духовки, порежь прямо на противне ромбиками, только не насквозь, а после полей по швам медом и маслом и опять в духовку, пусть подрумянится.
— Балдеж, Настя! Чуешь, какой дух пошел! Я уже сыта.
Постепенно собирались гости. Дверь была отворена. Люди заходили с возгласами и громкими веселыми поздравлениями, цветами, дарами. Становилось шумно, женщины собирались близ кухни. Ирина, улучив минутку, быстро переоделась в свое праздничное платье. И на Анастасии появился другой наряд, в мелкий синенький цветочек, с большим белым воротником.
Всеобщее внимание привлекли толстые альбомы времен гидростоительной молодости. Мужчины смотрели фотографии, покачивали головами и вздыхали. И выпивали по маленькой.
— Строили, строили… а для кого? Народное достояние дяде в карман. Столько энергии, а народ в потемках сидит, замерзает!
— Хозяйки, несите закуски, мы уже начали!
— Начали так начали. Ирина, отнеси им селедочки и грибочков с луком. Холодец там уже стоит. Пусть вспомнят молодость.
Наконец все уселись за длинный стол, уставленный тарелками, хрусталем, бутылками с разноцветным содержимым. Поздравили хозяина, прочитали длинный стихотворный список его заслуг, подняли здравицу. И тогда хозяйка внесла свое коронное блюдо.
Плов из
— Настя, дай рецепт! У меня тоже день рождения скоро!
— Ешьте, пока горячий. Всем напишу, подробно, с примечаниями, — раздавала тарелки хозяйка.
— Ну, Павел, напомнил прежние деньки. Целыми баранами угощались, а! Плов, плов! Сыпь в тарелку, пусть с краями будет! Это было объедение!
Соседом Ирины по столу слева оказался молодой человек лет двадцати пяти. Кудрявые волосы, румяное загорелое лицо, стройная сильная шея и капризные губы. Он был чьим-то племянником, а ее представили всем как знаменитую актрису кино, подругу детства хозяйки дома. Кто-то, действительно, вспомнил ее лицо, но вниманием за столом овладел плов, избавив Ирину от досадных вопросов.
Она вздохнула с облегчением.
— А вот меня зовут Виталий, — простодушно улыбнулся сосед, наливая вино в ее бокал и накладывая в тарелку горячий плов. — И я, к сожалению, никому не известен, очень робок и стеснителен. Но… может быть вы, с высот своей знаменитости, удостоите меня капелькой внимания? Клянусь, что не стану злоупотреблять им и буду только издали поклоняться вашему образу. Возьмите надо мною шефство. Вам, знаменитой, это же ничего не стоит?
Она рассмеялась. Вино уже туманило голову, делая все чудесным и доступным.
— Замечательно, — улыбнулась Ирина. — Вы слишком почтительны, я не заслуживаю такого поклонения. Будем знакомы.
Он еще подлил в ее рюмку.
— Вы блистательны. Просто не видите себя со стороны! Я уже очарован.
— О-о, как скоро! А впереди еще столько всего, — она показала взглядом на разноцветные бутылки и перевела глаза на его лицо.
— Чудесно, — многозначительно произнес он.
Тут подняли бокалы за хозяина дома, потом за хозяйку, потом за общее дело, за столом стало шумно, весело. Ирина смотрела на Виталия, он на нее, между ними тоже струилась беседа, полунамеки, полупризнания. И, наливая в ее рюмку в очередной раз игристого красного, он шепнул ей на ухо, слегка коснувшись при этом губами виска.
— Вы уже меня облагодетельствовали.
— О? — посмотрела она.
— Спасли от одиночества на этом пиру. Ах, что за духи у вас!
С улыбкой она покачала головой, своей красивой прической, и отчего-то вздохнула. А он все подливал ей, подливал, наполнял тарелочку то рыбкой, то салатом, и вновь подливал. И все проще и приятней становилось им сидеть друг возле друга.
— За вас, — поднял он бокал. — За ваши глаза, за то, что блистает в их глубине. За то, что они обещают.
«Плосковато», — отметила она бессознательно, но, смеясь, они уже опустошали бокалы сначала за нее, потом за него.
От его улыбки, от красивого лица, от всего его существа веяло молодостью и силой, обаянием мужественности. Она не замечала вкрадчивости его движений, того, как ловко он отстранил другого соседа, готового поухаживать за актрисой. Нет, ничего не замечала Ирина. Забытая легкость входила в нее. Как дивно, как прекрасно это поклонение, как она жила без него? А ведь она все та же — легкая, изящная, сильная. Как она любит радость, как готова к ней!