Три года ты мне снилась
Шрифт:
«Держись, папаша, — подумал он. — Нельзя отступать ни на полшага. Или сейчас, или никогда. Лет через десять они первые укорят меня за ненужную жертву, если я сейчас отступлюсь. Зато когда увидят, что все у меня получилось к их же выгоде, будут благодарны».
Присев на скамейку, он скупо поведал им о своем решении. Увидел, как опустились их головы, как заблестели девичьи слезы в глазах у Зойки.
— Все, — сказал Клим. — Я пошел. Подрастете — поймете, а сейчас примите как данность. Я вас люблю и не бросаю. — Он поднялся, держа в руке небольшой чемоданчик. —
«Ничего, ничего, — говорил он себе, садясь за руль. — Пусть коряво, зато честно».
Билетную кассу атаковала толпа отпускников. Все ехали через Москву, недовольные новым порядком покупки билетов, с паспортом и всеми его данными, но, делать нечего, подчинялись. Заняв очередь, Клим поспешил в товарное отделение оформлять доставку машины. Это съело немало времени, но он успел и там и тут. С билетом и квитанцией в кармане, думая о странностях своей судьбы, о неведомом будущем, направился в гостиницу.
Ночь была светлая, северная, городская. Солнце садилось за кирпичные дома, становилось прохладно. Без единой сентиментальной нотки Климу подумалось, что вот и кончились для него морские закаты и рассветы, теперь он свободен и в одинокости (не в одиночестве! Разница!) идет сейчас под слабыми мигающими звездочками и сам отвечает за каждый свой шаг.
На другой день к вечеру сын провожал отца.
Посадка уже заканчивалась. В купе шестого вагона с удобствами устраивалось на ночь семейство из трех человек, родители с дочкой. Они обрадовались Шурке, решив, что именно он будет их попутчиком.
— А вот я его пирожком угощу, ну-ка, еще горяченьким, — захлопотала хозяйка, ласково поглядывая на молодого человека.
— Ты, мать, не спеши со своими угощениями, дай людям устроиться путем, — остановил ее муж.
Узнав же, что едет с ними не мальчик, а его отец, они сдержанно поздоровались с Климом. Забросив чемоданчик на полку, отец с сыном вышли на перрон.
Вокруг царила обычная вокзальная суета. Спешили с чемоданами, везли на колесиках корзины и баулы, прощались, целовались. Пахло копченой рыбой, северными дарами для южных родственников. Все как везде. Разве что среди пассажиров чаще виднелись матросские воротники и бескозырки, и ни взрослые, ни дети еще не успели загореть.
Спешили по перрону и знакомые кавказцы, сноровисто вносили в три купе ящики и коробки со знакомыми наклейками. Клим усмехнулся, кивнул головой боссу. Тот стоял, скрестив руки, и наблюдал за погрузкой.
Отец и сын прошлись вдоль вагонов.
— Обижаешься на меня, Шурок? — тихо спросил Клим.
Тот вежливо уклонился от прямого ответа. Клим отметил почти взрослую тактичность сына. Видно, не дремала мать в его отсутствие, воспитывала детей, учила, чему надо.
— Не усекаю, скажем так, — отрывисто бросил парень.
«Н-да, — вздохнул Клим, — надо объяснить, а как? Попробуй-ка».
Он потер крутой бритый подбородок и убрал руки за спину.
— Завис я, сын, завис, как твой
— Как это, батя? — снисходительно посмотрел сын. — А мой компьютер, между прочим, не зависает. Новая модель.
Клим закурил, взглянул себе под ноги.
— Новая модель — это замечательно, Шук. А я когда-то, в юности, видимо, выбрал для себя не ту дорогу. Попробуй-ка угадай в шестнадцать лет! И попался. Вроде все как у людей — положение, прекрасные дети, деньги. Живи-радуйся! Ан нет. Мелко мне, Шурок, пусто, бессмысленно. Глубины нет. Прочности, уверенности, а проще сказать, понимания. Живу как заводная игрушка, каждый день одно и то же.
— А у кого иначе?
— Я про себя говорю. Хочешь, секрет тебе открою?
— Хочу.
— Знаешь, почему я в море ходил?
— Ну?
— Не поверишь. Чтобы по берегу скучать. От себя убегал. Вернусь с рейса, тоска, скука, на берегу ничего не понятно, дел нет, заботы ничтожные… Ну и скорей на корабль, обратно.
— По берегу скучать?
— Точно. И волшебные сны про берег видеть. Сплошной самообман.
— Но ты же старпом! — Шук даже взмахнул руками.
Отец согласился.
— Поднаторел, это верно. А понимать — ничего не понимаю. Только душа горит, просто пылает.
Они замолчали. До отправления оставалось минут десять. Это много, когда душа твоя уже простилась с прошлым и весь ты устремлен в неведомую жизнь. Заметив, что босс своим тонким кавказским слухом ловит их разговор, Клим пошел вперед, к вокзальным часам.
Шагая возле отца, Шук хмурил брови, стараясь вникнуть в глубину отцовской души. Ну и дела. Нет, он не осуждал и по-юношески готов был восхищаться отцом, как всегда восхищался им, если бы не заплаканные глаза матери и сестры. И красавец корабль, которым он гордился перед друзьями, хотя, сказать по-честному, старпом — это еще не капитан, а у многих отцы были и капитанами. Вообще, у него были хорошие друзья. И все как один шли в морское дело. Кто в училище, кто в армию, на флот.
— Не жалко бросать корабль? — спросил он.
— Нет, — с неожиданной беззаботностью ответил Клим. — Наелся под завязку. Новая жизнь зовет. Не пойму какая, а зовет. А судно… там все в порядке. Уходить надо, пока все на мази, вертится, работает, когда и без тебя справятся. Ясно?
— Ясно. Пока просят остаться, да?
Клим усмехнулся, вспомнив недавние уговоры.
— Да, вроде того. Но это не главное.
— А что главное? — насторожился юноша и затаил дыхание, ожидая чего-то необыкновенного, что одним махом решит и его проблемы.
— Главное? — переспросил Клим и посмотрел на большие вокзальные часы. — Главное, думается мне, это твое решение.
— Решение? — брови Шука сосредоточенно сдвинулись.
— По-видимому, да.
Они снова помолчали, направляясь к вагону.
— В Москве один будешь? — ревниво спросил сын.
— Один.
— Силен, отец!
— А! — Клим махнул рукой. — Не сердись, Шук. Как устроюсь, вызову тебя. Поступишь куда-нибудь учиться. Москва все же!