Три круга войны

Колосов Михаил Макарович

— Куда?

— На фронт…

— А здесь что, разве не фронт?

— На настоящий… На передовую.

— Ага! — прохрипел он сердито. — Не настоящий? Похоже, по-твоему, мы тут в бирюльки играем?

— Нет, конечно…

— Хорошенького же ты мнения обо мне, о Бутенко, о комбате!..

— Хорошего, — возразил Гурин. — Но вы же знаете, о чем я говорю. Мне надо, я должен проявить себя, оправдать, доказать!.. Я должен это сделать. И я смогу, смогу! Я докажу, что я!..

— Успокойся, — сказал майор и, встав, прошелся по комнате. Остановился перед Гуриным. — По-моему, оправдывать себя тебе не в чем и доказывать

нечего. — Он выждал паузу, продолжал: — А насчет проявления… Думаю, что ты уже достаточно себя проявил.

— Нет, недостаточно. Я это чувствую, я это знаю, понимаю. Шульгин прав: я должен кровью смыть свой позор…

— Какой позор?! — возмутился майор. — Даже преступники смывают кровью вину свою только один раз. Тебя же уже трижды дырявили.

— Дважды…

— А это? — он указал на бинт на его голове.

— Это случайно.

— На войне все случайно. Так вот, я мог бы тебе просто приказать прекратить эти разговоры… Но я понимаю, что это не блажь, что это твоя боль, и поэтому говорю тебе по-дружески, по-товарищески: ты не прав. — Майор постучал пальцем ему в грудь, повторил: — Не прав. Не прав, что так болезненно воспринимаешь все это, не прав, когда думаешь о себе хуже, чем ты есть на самом деле. Ведь ты сам себя знаешь лучше, чем кто-либо другой? Так почему же ты веришь кому-то, а не себе? Комплекс неполноценности — штука нехорошая, избавляйся от него.

— Каждого встречного не надо слушать, — подал решительный совет капитан Бутенко. Капитан стоял в дверях и слушал весь этот разговор. — Да-да, — поймал он взгляд Гурина.

— Он-то не каждый встречный, — возразил ему майор. — Война… Кончится война — все встанет на свои места. Иди отдыхай, — майор легонько толкнул Гурина в плечо.

Капитан вышел из проема двери, пропустил его в свою комнату. Закрыв за собой дверь, Бутенко пихнул Гурина на койку, навис над ним, широкое лицо его было растянуто в какую-то растерянную улыбку.

— Васька, черт!.. Ту чего психуешь? Брось ты!.. Тебя курсанты любят, начальство души в тебе не чает — что комбат, что наш Кирьяныч… Ты знаешь, как Кирьяныч за тебя? Случись что — он за тебя грудь свою подставит! Это я тебе точно говорю, знаю. Ты Кирьяныча не обижай. Ну? А девчата? Вон Шурочка! Сколько офицеров во всем полку, а она тебя выбрала. Эх, едрит твою за ногу! И смелости тебе не занимать, и стихи умеешь сочинять. Если бы мне хоть один стишок сочинить! — он засмеялся. — Брось! Давай выпьем? У меня там НЗ где-то есть. — Бутенко метнулся к своей койке, вытащил вещмешок, извлек из него немецкую фляжку, качнул над ухом и, услышав всплеск жидкости, обрадовался: — Есть! — Разлил в кружки, поднес одну Гурину. Тот сел на койку, взял кружку. — Ну? За все хорошее! — прошептал капитан, оглядываясь на дверь, будто боялся, что майор услышит.

Выпили. Горячая влага медленно разлилась по телу, на душе у Гурина стало легко и благостно. Он вскочил с койки, подошел к Бутенко, обнял его, уткнув лицо в жесткий погон. Капитан похлопывал его ладонью по спине, приговаривал:

— Все хорошо… Все хорошо…

В батальон привезли фаустпатроны, и расписание занятий было немного изменено. Вместо отработки тем «Уличный бой в городе», «Штурм крупного населенного пункта» и других принялись за овладение трофейным оружием.

Первым в старый заброшенный песчаный карьер направился

взвод Долматова. Гурин присоединился к нему — не терпелось увидеть в действии оружие, о котором так много шумели немцы.

Вслед за ними туда же поплелась пароконная телега с двумя длинными плоскими ящиками — в них лежали фаустпатроны.

У карьера ящики осторожно сгрузили на землю. Долматов, сам отстегнул замки, откинул крышку, и все увидели в белом, некрашеном нутре ящика в специальных гнездах пять серо-зеленых фаустов. Они лежали рядышком, похожие на головастиков с длинными и тонкими хвостами. На вид — ничего особенного: железная труба чуть потолще водопроводной с минообразным набалдашником на одном конце и полым отверстием на другом. На середине трубы укреплена подпружиненная чека — боек. Вот и весь фаустпатрон.

Долматов не сразу взял фауст, сначала постоял над ящиком молча, дал посмотреть курсантам. Потом осторожно, двумя руками — одной у самой головки, другой поближе к хвосту — схватил крепко, выдернул из гнезда, подержал на весу, как бы пробуя на тяжесть, и положил на землю. Стал объяснять:

— Оружие это реактивного действия, по устройству очень простое. Предназначено для борьбы с танками, бронемашинами. Да вообще — против любой цели, которую сможет достать. Стрелять можно с плеча, а можно из-под мышки, как кому удобнее. Чтобы произвести выстрел, нужно поднять чеку и потом опустить ее. Сзади трубы находиться опасно, поэтому смотрите, чтобы во время стрельбы не ранить своих.

Долматов поднял фаустпатрон, положил себе на правое плечо, подошел к краю обрыва, оглянулся.

— Перейдите все на эту сторону, вам виднее будет. — Перегнав весь взвод по правую руку, продолжал: — Смотрите. Поднимаю чеку — ставлю патрон на боевой взвод и прицеливаюсь. Стреляю, — Долматов опустил чеку, сзади из трубы вырвался клок огня и дыма, а мина медленно полетела вперед. Немного не долетев до ящика, который заранее был положен вместо мишени, шлепнулась, подняв взрывной волной фонтан земли и пыли. На разные голоса запели осколки. — В уличном бою стрелять придется на более близкое расстояние, поэтому надо бить из укрытия, чтобы не пораниться своими же осколками. Понятно?

А чего же непонятного! Все так просто! Каждому не терпелось самому попробовать этот пресловутый фаустпатрон. Но на всех фаустов, конечно, не хватало, их осталось всего девять штук. Поэтому лейтенант выделил из каждого отделения по два бронебойщика — истребителя танков — и только им разрешил выстрелить, а остальным приказал наблюдать и запоминать.

Гурина тоже, как мальчишку, подмывало выстрелить из фаустпатрона, но их было так мало, что он не решался просить об этом лейтенанта. Когда все бронебойщики отстрелялись, на земле остался еще один патрон.

— А этот кому? — спросил Гурин у Долматова, тайно надеясь на его догадливость.

Тот улыбнулся, сказал:

— Да уж ладно, возьми, попробуй, комсорг. Гурин с радостью подхватил фаустпатрон, подошел к краю обрыва, расставил ноги пошире, положил трубу на плечо и стал целиться миной в основательно разбитый уже ящик. Поднял чеку, снова прицелился и выстрелил. Как в замедленном кино, мина медленно поплыла вперед. Чудно: он видит свою мину! Вот она постепенно стала опускаться и ткнулась в развороченную землю. Раздался взрыв. Гурин, довольный, оглянулся на Долматова, ожидая оценки.