Три круга войны
Шрифт:
— Вперед!.. Какой… матери толчетесь? — ярился Бескоровайный.
Гурин стоял тут же, у ступенек, прижатый к стенке траншеи. Рядом — Толя Краюхин, Куликов… Крик лейтенанта подхлестнул Гурина, будто он относился к нему, и он сказал стоящим рядом:
— Пошли, ребята…
Куликов оттеснил Краюхина, полез на ступеньки, Гурин — за ним. Выбрались на мост и, не оглядываясь, пригнувшись, прячась за парапет, побежали вперед. У обрушившегося круто до самой воды пролета остановились, бухнулись на животы, зашарили быстрыми глазами, за что бы зацепиться, на что ступить.
Немцы, наверное, за взрывами не видят наступающих,
— Быстрее, сынки! Быстрее! — услышал Гурин сзади себя голос капитана Землина. — Быстрее! Сынки!..
Увидел Гурин одну зацепу, потом ниже — другую, перекинул автомат на спину, схватился руками за рваный край асфальта, полез вниз. Где юзом, где прыжками, где повиснув на одних руках, спускался он все ниже и ниже к воде по взорванному пролету. В одном месте повис, как мешок, а куда прыгнуть — не видит подходящего места: торчат далеко под ним железные прутья и острые рваные края бетонных глыб. И обратно подтянуться не может, из сил совсем выбился. Туда-сюда оглянулся, высмотрел подходящую ферму. Но до нее далеко и непросто допрыгнуть. Собрался с силами, сжался в комок, напрягся и бросил себя на эту ферму. Удачно! Успел руками зацепиться, но для ног опора оказалась плохой — скользкой. Еще несколько прыжков, и он наконец внизу! Совсем близко — ногой можно достать — бурлит вода, обтекает обрушенные в нее глыбы взорванного быка.
Спиной прижался к толстой покореженной ферме — отдышаться немного и осмотреться. Впереди ведь еще такой же пролет, только теперь по нему надо взобраться наверх. А вверх — не вниз, пожалуй, потяжелее будет…
Оглянулся назад — ползут, карабкаются кто как умеет по всему мосту курсанты, облепили его, словно муравьи. Боком, задом, раскорячась по-лягушачьи, по фермам, по шпалам движется лавиной масса в защитных гимнастерках. Перепрыгивают пропасти, бегут, бегут, накапливаются внизу.
— Быстрее, сынки! Быстрее!
«Ну, — решает Гурин. — Пора наверх…» Поднял голову и увидел: карабкаются курсанты, ползут, некоторые уже почти на самом верху. «Ого!.. А я-то думал, что опередил всех, стою, поджидаю… Вон знакомые ребята — Краюхин, Кузовкин… Пора и мне…»
И тут-то, как с неба свалился, почти кубарем плюхнулся к нему Куликов, прижал Гурина к ферме, дышит тяжело.
— Фу!.. Дай отдышаться… Еле спустился… Теперь убивать будут — назад не полезу. — Он выбрал местечко поудобнее, высвободил Гурина. — А ты, комсорг, я вижу, акробат! В цирке работал, что ли?
— Ага, в цирке… Повиснешь под пулями — поневоле акробатом станешь. — Гурин поправил автомат, готовясь к штурму другого пролета, выглянул из-за фермы — смотрит, как получше туда взобраться, и вдруг увидел — ползет обратно Кузовкин. Ползет как-то неловко, автомат болтается на локте. — Ты куда, Кузовкин?
— А ранило меня… Имею право в госпиталь, — сказал он сердито, будто ему уже надоели эти вопросы. Он присел у ног Гурина, вскинул на Куликова и Гурина глаза, улыбнулся счастливый. — Все, ребятки, отвоевался я! — сказал он весело. — Теперь, считай, для меня война кончилась! Недельки две-три прокантуюсь, а больше мне и не надо. Вот! Пока невредим — не знаешь, будешь жив или нет. А ранило — тут все ясно: жив! — философствовал, сидя на камне, Кузовкин.
— Двинуть
— Чего ты злишься? Я виноват, что ли?.. Может, и твое счастье еще впереди.
— Замолчи! Пристрелю!
— Не надо, — удержал Гурин Куликова. — Он действительно ранен. Пусть живет: у него сын.
— Так он же и сына вот такого воспитает, как сам…
— Ладно, пойду, а то еще заражение крови случится, — Кузовкин неуклюже полез в тыл.
— Куда лезешь? — закричал Бескоровайный. — Назад! Назад, кому сказал? Стрелять буду!
— Я раненный, товарищ лейтенант, в левую руку… — оправдывался Кузовкин.
— Хватит дышать, пошли, — и Гурин с Куликовым покарабкались вверх.
Как ни странно, но Гурину показалось, что вверх взбираться гораздо легче, чем спускаться вниз: тут видишь, за что схватиться, куда ногой ступить. Но как ни легко, а пока взобрался по круто свисавшему пролету, совсем обессилел, упал под парапет отдышаться. А голос капитана совсем близко где-то:
— Быстрее, сынки! Быстрее!
Подхватился, побежал пригнувшись, скатился кубарем вниз, на землю, в траншею — вот она наконец, спасительница матушка-земля. Пригнул голову, смотрит, ищет знакомых. Увидел капитана Землина, тот улыбнулся ему:
— Вперед, сынки! Вперед!
Выскочили из окопов, побежали, но их тут же накрыл минометный огонь. Вжался Гурин в землю, а взрывы совсем рядом, поднимает его воздушной волной, как пушинку, отрывает от земли. Вцепился он ногтями в траву, голову вмял в песок, ждет, когда прекратится обстрел. Когда-нибудь должен же кончиться этот ад?.. А он не кончается. Мины рвутся то справа, то слева, то спереди, рвутся резко, тугие толчки от взрывов отдаются в голову, в грудь, будто бьют по телу большущей дубиной.
Уже стало казаться, что этот налет никогда не кончится, как земля под Гуриным вдруг перестала вздрагивать и он услышал поющие осколки и их мягкое шлепанье о землю вокруг себя.
— Живы, сынки? Вперед!
Гурин поднял голову, стряхнул с себя землю. Вокруг ничего не было видно, пороховой дым, клубясь, медленно плыл влево. В голове стоял сплошной звон. Вскочил Гурин, побежал. Но не успел сделать и трех шагов, как новый шквальный налет заставил залечь.
И опять пошла толкучка. Бьют, колотят землю мины, рвут ее на части, от каждого взрыва земля вздрагивает со стоном, подбрасывает Гурина, будто мячик, и тогда он, раскрылатившись, как беспомощный птенец, ловит землю руками, цепляется покрепче за траву, за камни, вдавливает голову в песок. А мины — вот одна, рядом гукнула, даже в животе что-то оборвалось… Следующая — еще ближе… «Ну, все… все… отвоевался… Сейчас накроет… Сейчас…» Нет, пронесло: разорвалась где-то слева. Ближе… Дальше… Ближе… «Сколько же можно?! Сколько можно терпеть этот ад, лежа на этом, валу?!.»
Будто услышал кто его крик — затихли взрывы, дым, едкий, пахнущий чесноком, еще больше, чем первый раз, окутал все, дышать невозможно…
— Сынки, вперед!
Но на этот раз даже встать не успели, как немцы снова накрыли их минометным огнем, опять заставили залечь. И снова начался ад, да пожестче первых двух. Нет, теперь он уже не думал живым остаться!.. Трижды выдержать такой налет, трижды так испытать судьбу и уцелеть?.. Нет… Это может быть только чудо. И чудо произошло: уцелел! Да и не он один!