Три круга войны
Шрифт:
Встречи
Мать несколько раз перечитывала письмо, слезы застилали ей глаза, она вытирала их и читала еще и еще раз.
— Стреляли в него, хотели убить… Бедный мой сыночек, какую страсть пришлось пережить. Но живой, живой, — думала она вслух. Потом бежала к соседям, показывала письмо, говорила: — Ранен, но живой! Миною проклятый немец ранил. В плечо. А вот подробностей не сообщает. Может, еще чуть — да и в самое сердце. Бедный мальчик… Ну, хоть отделался легко да живой остался. Отбыл свой долг, теперь уж ему ничего не грозит. — И она совсем успокоилась и почему-то ждала его домой. А когда в одном письме в нижнем уголочке прочитала мелкое «с. Чапаевка», совсем потеряла покой: узнавала у раненых, пришедших на поправку домой, где эта Чапаевка. И узнала-таки! Оказалось, той же дорогой надо ехать — до станции Пологи. Быстро снарядились с Алешкой и тронулись в путь…
Раненые все прибывали, в коровниках — а их было четыре или пять, таких длинных и просторных, как вагонное депо, — становилось все теснее.
Госпитальное начальство нашло выход: всех ходячих стали расселять по хатам. Повели первую группу, в нее попал и Гурин, потекли они медленно по мокрой улице, останавливаясь у каждого двора.
— Сюда три человека, — указывал провожающий. Трое направлялись в ворота, а остальные шли дальше.
— Сюда — пять.
— Ого!
— Пять! Вот вы, — отсчитал он пять человек. — Идите.
Наконец дошла очередь до Гурина.
— В этот дом шесть.
— Ого!
— Ну что «ого»? Надо же куда-то людей размещать? Так. Шесть. Ты шестой, — отделил провожатый Гурина от остальных. — Идите. Вы будете старшим, — сказал он самому пожилому из группы. — Как ваша фамилия?
— Ефрейтор Харабаров.
Тот записал фамилию и повел толпу раненых дальше.
Раненые вошли в хату и остановились у порога: перед ними была чистенько смазанная земь и на ней разноцветная домотканая дорожка. Солдаты поглядывали на свои мокрые шинели, на грязные ботинки, сапоги и не решались ступить дальше порога.
— Ничого, ничого, — пропела хозяйка в белом платочке. — Проходьте… Там вы будете жить, — указала она на дверь в горницу.
У стола сидел бородатый старик, крутил цигарку, смотрел на солдат хмуро и так же хмуро поддержал свою старуху:
— Проходите, чого уж там, — кивнул он на ноги солдат.
В горнице для них была приготовлена постель: аккуратно разложенная свежая сухая солома на земляном полу застелена сверху чистым рядном. В головах вместо подушек возвышался соломенный валик. Пока другие разглядывали опрятную
Пока раненые устраивались, обминали свои ложа, к ним никто из хозяев не заходил, и солдаты решили, что те так и будут вести себя отчужденно. Да и кому понравятся такие квартиранты? Беспомощные, грязные, бесплатные, да еще в таком количестве. Но они ошиблись. Вскоре дверь в горницу открылась и на пороге появился старик. Оглядел их и, почесывая в бороде спросил:
— Ну як тут? Вмистылись? Тисновато?..
— Ничего… — не сразу ответил за всех ефрейтор Харабаров — мрачный, малоразговорчивый сибиряк.
— В тесноте, да не в обиде, — помог ему сосед Гурина — юркий белобрысый парень. Харабаров покосился на него: видать, он не терпел выскочек.
— Може, що треба?
Раненые молча переглянулись, пожали плечами — вроде никому ничего не надо. Харабаров ответил:
— Нет, спасибо. Мы и так вас стеснили.
— Об этом не турбуйтэсь, — проговорила из-за спины старика хозяйка. — Може, голодни, зварыты щось треба? У нас е картопля.
— Варить ничего не надо, хозяюшка, нас кормят.
— То, може, постирать?
— Это пожалуй… — Харабаров посмотрел на своих, спросил: — Как? — и снова к хозяйке: — Соберем, если вам не трудно будет.
— А шо ж тут трудного? Може, и наш Ивашка дэсь отак, бидолага, маеться…
— Сын, что ли?
— Да. На хронти, — и она засморкалась, заплакала, ушла к себе.
Наступила пауза, и тогда сосед Гурина спросил у старика:
— Папаша, а как ваше село называется?
— Чапаевка.
— Чапаевка? — переспросил Харабаров, удивленный почему-то ответом. — Какая же это область?
— Запорожская.
— Ну? Разве тут Чапаев был?
— Ни. Тут Махно лютовав, — оживился старик. Он указал на окно рукой: — Отуточки, верствы з три, станция Пологи, а там дали — Гуляй-Поле… Ото он тут и бигав.
— И вы видели Махно?
— Да! Он шел з Гуляй-Поля через Пологи на Бердянск. И тут усих мужиков, у кого кони были, в обоз мобилизовав. А у меня была коняка.
— Ну и как же? Служили у Махно?
— Та ни. Яка там служба! До Бердянську дошли, а там поразбигалысь. И я утик з конякою. Ото и уся служба.
«Пологи? — удивился Гурин. — Опять Пологи? Это же те Пологи, где нас обмундировывали!» — обрадовался он: все-таки знакомое место.
Разговор кончился, старик ушел, а квартиранты занялись своими делами, кто чем. Гурин достал из мешка тетрадь со стихами, вырвал с конца чистый лист, стал писать матери письмо. Белобрысый увидел, попросил листок себе. Василий выдрал и ему, и потом уже было неудобно прятать тетрадь, оделил всех чистыми листочками. С бумагой было туго, он знал это, а у него тетрадь толстая, стихами исписана только наполовину, останется и на стихи.