Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Она рассказала о своём отъезде двум своим верным корреспондентам, своей сестре Кристине 4 апреля 1642 года, а затем своей подруге госпоже де Сен-Жорж 28 мая 1642 года:
– Мэми Сен-Жорж, мой курьер уезжает, хорошо осведомлённый о причинах, по которым мне пришлось уехать из Англии, и, когда Вы узнаете о них, Вы удивитесь, что я не сделала этого раньше, потому что, если только я не решусь сесть в тюрьму, я не могла там оставаться… их цель – разлучить меня с королём… они публично обвинили меня, что я хотела свергнуть законы и религию королевства, и что именно я заставила ирландцев взбунтоваться…
Расставание королевской семьи привлекло немало зрителей. Во время прощания со старшей дочерью король выразил опасение, что, возможно, больше никогда её не увидит. Генриетту Марию
Каким бы поспешным ни был отъезд королевы, радостная весть быстро долетела до Голландии, и принц Оранский послал для её сопровождения эскадру из пятнадцати кораблей под командованием адмирал Ван Тромпа. Ветер был благоприятный для плавания вдоль берега и после того, как флот вышел в море, Карл, одетый в простой охотничий костюм, проехал четыре лиги вдоль побережья, несколько раз помахав шляпой судну, на борту которого ниходились его жена и дочь.
Невезение Генриетты Марии на море вошло в поговорку. Во время этого своего второго путешествия через пятнадцать часов она увидела Флашинг, однако вдруг поднялся встречный ветер и, когда, в конце концов, она достигла Хелвоэтслуиса, прямо у неё на глазах у входа в порт затонул корабль с её посудой и сосудами для часовни. Их ждал принц Вильгельм, приветствовавший свою невесту. Согласно инструкциям, он должен был сопровождать знатных дам водным путём на королевском корабле в Роттердам, но гости проявили такое сильное нежелание снова выходить в море, что от этого плана пришлось отказаться. Вместо этого путешественники пересекли остров Вурн и направились в Брилл, где их приветствовал принц Оранский. После чего, переплыв устье Мааса, они высадились в Хаунслердайке. Неподалёку от Гааги их процессия встретилась с кортежом Елизаветы Стюарт, единственной сестры Карла I. Две королевы бок о бок сели в красную бархатную карету лицом к принцу Вильгельму и его невесте. В «багажниках» этого транспортного средства разместились принц Оранский, принц Руперт и пара сестёр последнего. Младшая из них, София, написала позже, что «прекрасные портреты Ван Дейка убедили (её) в том, что все женщины Англии прекрасны; и как же (она) была удивлена, увидев вместо красивой худощавой королевы (с картины) женщину не первой молодости».
– У неё были длинные тощие руки, неровные плечи, а некоторые зубы торчали изо рта словно бивни, - добавляет принцесса Палатинская.
Впрочем, ей понравились глаза, нос и цвет кожи лица Генриетты Марии.
У двух королев, Генриетты Марии и её вдовой золовки, которые никогда раньше не видели друг друга, было мало общего. Скорее, они представляли собой полную противоположность, как внешне, так и внутренне. После того, как одиннадцать лет назад Габсбурги отобрали у курфюрста Фридриха V престол Богемии и, заодно, лишили его Пфальца, «Зимняя королева», как прозвали Елизавету Стюарт, пребралась с мужем и детьми в Гаагу, где овладела всеми уловками, с помощью которых изгнанные члены королевской семьи могли получить кредит. Её прославленная светлая красота выдержала множество бурь и чем-то напоминала античные статуи из коллекции её брата. В сорок пять лет Елизавета не знала, что такое нервы и обладала крепким от природы здоровьем. При этом она давным-давно, скорее по собственному выбору, чем по необходимости, отказалась от всяких попыток выглядеть элегантно. Вдобавок, перенесённые страдания отточили её язычок. Тем не менее, несмотря на то, что Елизавета была склонна обвинять во всех несчастьях своего брата Генриетту Марию, толпа, собравшаяся в тот ненастный мартовский день по пути следования процессии, отметила, что обе королевы беседовали друг с другом довольно любезно.
При вьезде в столицу гостей встретили фейерверком и восемьюдесятью пушечными залпами, а полностью вооружённые знатные горожане собрались сопроводить их в Новый дворец, приготовленный для королевы Англии и её свиты. Таким образом Фредерик
Приехав в Голландию с намерением как можно быстрее собрать деньги для своего мужа, Генриетта Мария вместо этого была вынуждена присутствовать на ряде развлекательных мероприятий, которые устраивались в её честь. При этом она с тайным неудовольствием отмечала, что отцы города, непривычные к общению с королевскими особами, не снимали шляпы в её присутствии, разговаривали с ней как с равной и уходили, не попрощавшись. Иногда дело доходило до смешного, когда новый голландский посол, нанеся визит королеве Англии перед своим отъездом в Лондон, поцеловал руки Джеффри Хадсону, приняв двадцатидвухлетнего карлика за одного из её сыновей.
В небольшой двор Генриетты Марии в Гааге также входили граф Арундел, старый лорд Горинг, чей сын всё ещё защищал Портсмут, герцогиня Ричмонд, леди Денби, леди Роксбург, которая была гувернанткой Мэри, и отец Филипп с ещё одним капуцином.
Через семнадцать дней после своего прибытия она, наконец, получила письмо от мужа, в то время как флот, посланный парламентом, бороздил Северное море и пролив Ла-Манш, стремясь перехватить почту и припасы, отправленные королевой в Англию. Тем не менее, более сорока писем Генриетты Марии на французском языке достигли адресата, а перехваченные некому было расшифровать. Иногда королева специально писала по-английски без шифра, чтобы ввести врага в заблуждение, скрепляя их алыми печатями с гербами Англии и Франции. В одном из них она утверждала, что получила сообщение от Пима, дабы навлечь на него подозрение со стороны его сторонников. Причём все эти послания свидетельствуют о том, что Генриетта Мария писала безграмотно на обоих языках, начиная всегда одинаково: «Моё дорогое сердце» и заканчивая: «Прощай, моё дорогое сердце» или «Вся твоя».
В середине марта английский посол Босуэлл сообщил в Лондон, что неделей раньше Мэри была официально передана принцу Оранскому, который вместе с сыном проводил её до выделенного ей дворца. При этом посланник парламента признался, что вышел из себя из-за того, что его игнорировали во время брачных торжеств.
– Не учитывая нынешнее состояние английских дел, честь союза считалась большой, - иронизировал он, - но один из горожан сказал лорду Горингу в присутствии принца, что, как опасаются, брак со старшей дочерью короля поставил принца в такое тяжёлое положение, что вскоре он начнёт сомневаться, погубит ли этим их или себя.
Впрочем, разлука принцессы с матерью была чистой формальностью, поскольку Генриетта Мария заявила, что будет продолжать заботится о Мэри до тех пор, пока сама будет оставаться в Голландии.
Весенним днём 1642 года королева, наконец, выставила все привезённые с собой сокровища короны в Новом дворце в надежде отдать их под залог голландским купцам.
– Но торговцы не спешили посетить эту выставку, - пишет Карола Оман. – Казалось, они даже понятия не имели, что для маленькой француженки время – деньги. В то время как она ждала их решения с глазами, сверкающими, словно бриллианты.
Дело в том, что агенты, прибывшие из Лондона, предупреждали всех, что на самом деле эти драгоценности принадлежат не Генриетте Марии, а государству, и она не имеет право их закладывать. Вдобавок, многие голландцы сочувствовали республиканцам. Менее же щепетильные предпочли бы купить эти драгоценности для последующей перепродажи, в то время как в залоге они лежали бы мёртвым грузом без особой надежды, что их скоро выкупят. Да и стоимость многих украшений была такова, что приобрести их в Европе могли бы только несколько особ, а разделять их и продавать по отдельности было бы варварством. Поэтому суммы, предложенные торговцами за драгоценности, были оскорбительны.