Три лилии Бурбонов
Шрифт:
Постепенно хозяева перестали проявлять повышенный интерес к Мэри, но её, казалось, это не смущало. Ходили слухи, что у неё была любовная связь с юным Гарри Джермином, полным тёзкой своего дяди, и что она даже тайно вышла за него замуж. В конце сезона, когда двор собирался покинуть Париж, принцесса Оранская не выказала ни малейшего желания вернуться домой.
Великая мадемуазель, которая на протяжении нескольких лет умирала от скуки, с готовностью пригласила Мэри и её мать в гости. Двадцатидевятилетняя старая дева, всё ещё находившаяся в опале, выбрала для этого прекрасный замок Чилли. Таким образом, гостьи появились там одним прекрасным июльским утром в сопровождении «большого количества английских и ирландских леди и джентльменов» и других новых друзей Мэри. Генриетту Марию провели через череду прекрасно обставленных
– Нравится ли Вам французский двор?
– Я обожаю Францию! – воскликнула Мэри. – Но испытываю ужасное отвращение к Голландии. Поэтому как только король, мой брат, утвердится на своём троне, я намереваюсь уехать в Англию и жить с ним.
Когда Генриетту Марию усадили на почётное место в кругу дам для послеобеденной беседы, её дочь по-прежнему не отлипала от хозяйки. Как отметила последняя, принцесса Оранская, вероятно, желая произвести впечатление на свою кузину, украсила себя огромными жемчужными серьгами и ожерельем, а также бриллиантовыми браслетами, застёжками и кольцами. В свой черёд, Генриетта Мария обратила внимание Великой мадемуазель на то, что заставила одеть дочь чёрное платье вдовы. После чего добавила:
– Моя дочь не такая, как я. Она обожает тратить деньги на великолепные наряды и драгоценности. Хотя я и говорю ей, что она должна экономить. Когда-то и я была такой, как она, даже в большей степени. Посмотрите на меня сейчас!
Перед уходом вдовствующая королева не забыла упомянуть также своего старшего сына:
– А что же бедный король Англии? Вы настолько беспечны, что даже не справляетесь о нём!
Ведикая мадемуазель ответила, что просто ждала удобного случая.
– Увы! – драматично воскликнула Генриетта Мария. – Он настолько глуп, что всё ещё любит тебя!
А затем выразила мнение, что если бы её племянница приняла руку и сердце Карла, то не подверглась бы опале со стороны французских родственников. Она была бы сама себе хозяйкой и, возможно, прекрасно обосновалась бы в Англии.
– Я убеждена, – всё никак не могла успокоиться королева-мать, – что этот несчастный бедняк никогда не будет счастлив без Вас. Если бы Вы только вышли за него замуж, мы бы с ним не были бы в ссоре, как теперь. Вы бы помогли нам помириться, чтобы быть в хороших отношениях со мной.
– Если он не может жить счастливо с Вашим Величеством, – безапелляционно ответила Великая мадемуазель, – почему он должен делать это с кем-то другим?
В сентябре двор вернулся, чтобы открыть новый сезон чередой празднеств в честь ещё одной королевской гостьи, Кристины Шведской. Отставная королева прибыла из Рима в мужском парике, шляпе и туфлях. Генриетта Мария, проявившая к ней повышенный интерес, отметила, что на её волевом лице, изъеденной оспой, было слишком много пудры и помады, а на удивление грязные руки были без перчаток. Не забыла королева-мать также упомянуть и об её «нижней юбке, плохо застёгнутой и не расправленной». Вдобавок, Кристина материлась и танцевала с поразительной энергией пьяного солдата.
Известие о том, что её сын заболел корью, вынудило принцессу Оранскую после девятимесячных французских «каникул» вернуться в ноябре в ненавистную Голландию. Мать, которую она не видела тринадцать лет, плакала при расставании с ней. Тем не менее, кроме любви к Карлу, у Генриетты Марии не было ничего общего с дочерью.
В начале января 1657 года вдова растроенно сообщила сестре, что её сын Джеймс поссорился со своим старшим братом и покинул Брюгге, где тогда находились Карл и Мэри. Дело в том, что герцог Йоркский прибыл к его двору в сопровождении не только «маленького Джермина», о связи которого со своей сестрой король уже был наслышан, но и с лордом Джоном Беркли, чей брак с гувернанткой Минетты, леди Мортон, когда-то расстроил Хайд. Приём им был оказан самый холодный, в том числе, было высказано сомнение в праве герцога Йоркского набирать себе свиту.
– После моего приезда из Парижа здесь со мной обращаются, как с чумной! – жаловалась она матери.
Три дня спустя принцесса Оранская также сообщила, что Беркли уехал первый, а вслед за ним удалился в Голландию и герцог Йоркский, прихватив с собой Гарри Джермина. Сама Мэри тоже желала, чтобы её срочно вызвали туда же письмом, которое она могла бы предъявить Карлу:
– Поскольку в Брюгге нет ни одного человека, с которым я могла бы поговорить!
Однако только в феврале Мэри получила возможность уехать из Брюгге. Джеймс же вернулся туда только после того, когда в результате сложных переговоров Генриетты Марии с королём ему позволили вернуть Беркли в свою свиту. За это время слухи об отношениях Мэри с племянником Генри Джермина-старшего настолько распространились, что Карл II потребовал, чтобы молодой человек покинул его сестру и присоединился к нему. Мэри не стала сопротивляться, однако написала брату, что теперь, когда его приказ выполнен, он должен позволить «маленькому Джермину» снова присоединиться к герцогу Йоркскому:
– Чтобы положить конец любым слухам!
Хотя этот аргумент не убедил Карла, тем не менее, он неохотно уступил, позволив Гарри Джермину уехать. Однако дело на том не закончилось и между сестрой и братом состоялся ещё не один спор по поводу того, что король называл «этим несчастливым делом». Однажды он даже воскликнул:
– Мне кажется, что лорду Джермину со всей его семьёй суждено стать моей погибелью!
Чувствуя, что стареет, Генриетта Мария решила посятить себя частной жизни, и, так как ни Шайо, ни Пале-Рояль не подходил для этого, королева-мать начала подыскивать себе другое уединённое жильё, благо в 1656 году Мазарини возобновил ей выплату пенсии. Она грезила собственным маленьким домом, где могла бы сидеть у камина или в саду, греясь на солнышке, в окружении своих собак и старых преданных друзей. Снова возобновив поездки по пригородам, она обнаружила то, что искала, в деревне Коломб. Она не хотела уезжать слишком далеко от столицы, так как ей нужно было заботиться о подрастающей дочери, а Коломб как раз находилась всего в семи милях к северо-западу от Парижа на изгибе Сены, где по вечерам солнце садилось за лес Сен-Жермен. Там была церковь ХVI века с башней ХII века. Старый замок тоже выглядел живописно и не был слишком большим. Кое-что Генриетта Мария надеялась привезла туда из новой мебели, например, шкафы из черепахового и чёрного дерева и зеркала с инкрустацией из позолоченной бронзы. Больше всего она сожалела о любимых картинах кисти Ван Дейка (портретах своих детей), украшавших стены её покоев в английских дворцах. Но королева высадилась во Франции без вещей, не считая ручной клади.
– Поскольку Вы теперь дружите с Кромвелем, Вам следует попросить своего нового союзника вернуть моё приданое, – предложила она Мазарини.
– Поскольку Ваше Величество никогда не были коронованной королевой, то не имеете право ни на какую компенсацию со стороны Англии, – передал ей карлинал резкую отповедь лорда-протектора.
– Это оскорбление касается не меня, а короля, моего племянника, – гордо возразила вдова, – который не должен позволять, чтобы с дочерью Франции обращались как с наложницей. Я была чрезвычайно довольна покойным королём, милорд, и всей Англией; эти оскорбления более позорны для Франции, чем для меня.
Этот эпизод не уменьшил ненависти Генриетты Марии к Кромвелю. Одна из её женщин, шпионившая в пользу лорда-протектора, даже уверяла, что подслушала, как её госпожа замышляла его убийство вместе с Джермином.
Когда Анна Австрийская добавила к её пенсии двести ливров из собственных доходов, Коломб был приобретён. Тем не менее, 1657 год был печальным для Генриетты Марии. Её старший сын заключил договор с испанским правительством и пообещал собрать всех своих подданных, находившихся во Франции, и отправить их воевать за Испанию. В июне на стороне этой страны герцоги Йоркский и Глостерский приняли участие в битве под Дюнкерком, завершившейся победой англо-французских войск над испанской армией и её союзниками. А в декабре до Парижа дошёл слух, что английский король был ранен во время покушения на него.