Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Но она вовремя диагностированная. Так что с твоим ребёнком всё в порядке, как я и гарантировала.
— Да ты его даже не хочешь. Вот почему всё это случилось. Он чувствует, что является нежеланным. Ты совсем ничего не понимаешь?
— И что конкретно, Картер, я должна понять?
— Что я думал, что этой ночью сойду с ума, Лив. Ещё в самолёте. Она… Пожалуй, она была самой страшной в моей жизни.
— Да, из-за ребёнка. Я уже поняла.
— И поэтому тоже, но не только, — я беру её левую руку и мягко сжимаю ту между своими ладонями, смотря в карие глаза и частично удивляясь, что Оливия будто бы застыла, окаменела и не отдёргивает свою кисть, как от огня. Не знаю, может, всё дело в некой пассивности, вызванной лекарствами, но я не возражаю. Нам обоим надо отдохнуть и набраться сил. А ей так особенно. — Это и из-за тебя. Мне хотелось как можно скорее оказаться рядом. Эти часы… Они тянулись словно вечность, и я всё ещё не
— Папа тоже здесь?
— Нет, там был лишь один билет. Но он вылетит, как только получится. В самом крайнем случае с ребятами, — качаю головой я. Этот билет… Может, надо было уступить его Джейсону, возразить ему, что я могу и подождать, и отодвинуть себя в сторону, раз, видимо, она хочет своего отца больше меня, но так я бы окончательно свихнулся. — Но ты слышала, что я сказал?
— А я должна была это слушать? Ты этого хотел?
— Зачем же мне ещё, по-твоему, это говорить? — но она ничего не отвечает, и единственными звуками становятся наши вдохи и выдохи, писк приборов и незначительный шум улицы и больницы. Наверное, всё это бесполезная трата времени. То, как я держусь за уже ушедшие вещи. За неё и за себя вдвоём. За нас. — То есть ты ничего не слышала? — и снова молчание, будто только что я и не вывернул свою душу наизнанку, ну, по крайней мере, частично. Ладно, просто выйди отсюда. Побудь снаружи хоть пять минут. Возьми перерыв. Нужно уметь отступать. Но голос, будто телесная хватка, сжимает моё сердце в кулак, когда я уже у двери и хватаюсь за ручку, и одновременно жестоко и ласково не пускает меня через порог. Жестоко, потому что от него моё тело отделял лишь один шаг, а ласково, потому что ответы, которые мы так сильно ждём, не всегда поступают в правильный момент и в красивой обёртке, но от этого они не становятся менее желанными и необходимыми.
— Картер?
— Ну что ещё?
— У нас… — Лив прочищает горло прежде, чем продолжить, — то есть у тебя будет сын.
Глава шестнадцатая
Моя рука лежит на светлом одеяле с рисунком в виде тёмно-зелёных крупных точек, и через два слоя ткани, включающих и женскую сорочку почти аналогичной расцветки, я провожу ладонью по животу, заметно выделяющемуся со всех сторон и особенно сейчас, когда Лив устроилась на спине. Я буквально упиваюсь, дышу этими ощущениями, ощущениями от близости к ней и к ребёнку в равных долях, в то время пока она, с заплетёнными в косу волосами, спит буквально подле меня, около моего тела, так беспардонно и в нарушение всех строгих правил аккуратно и максимально тихо присоединившегося к ней на больничной кровати. Но мне всё недостаточно. Потому что сначала я терпеливо дожидался, пока Оливия всё-таки уснёт, и она даже не подозревает, что я опять остался после отбоя, не говоря уже о том, чтобы отвечать на мои объятия и прикосновения. Первую ночь я провёл в кресле, а сейчас не сдержался и пошёл дальше, вероятно, дозволенного. Необходимость и желание превысили все доводы рассудка и осознание того, что, вдруг проснувшись, она вряд ли будет счастлива созерцать меня нарушившим её личные границы. И, тем не менее, всё это почти неважно.
Теперь, когда я знаю о сыне, потребность касаться лишь возросла, будто до того беременность являлась лишь мифом, и только сейчас всё стало по-настоящему и истинно реально. До сих пор не могу поверить, что у меня будет мальчик. Мальчик, с которым, пока он растёт и взрослеет, мне будет гораздо проще находить общий язык и варианты досуга, которые устроят нас обоих, чем это было бы с девочкой. Никаких длинных локонов, трудных во всём, начиная от мытья и заканчивая их приведением в аккуратный и причёсанный вид. Никакой нагрузки на мозг в процессе просмотра обучающих плетению кос видео. И никаких особенно неловких разговоров, посвящённых созреванию девичьего организма, изменениям, что происходят с ним в процессе, сексу, взрослым отношениям и способам предотвращения зачатия. В общем, ничего такого, с чем в случае с девочками матери однозначно и без сомнений справляются играючи и просто, в то время как отцы наверняка предпочитают на это время удалиться и отсидеться где-нибудь в сторонке, пока та самая беседа не подойдёт к концу. Так что мальчик — это хорошо. Даже замечательно. Мы сможем играть в футбол, и он не будет реветь, если ушибётся, и не станет закатывать истерику в случае моего отказа что-то ему купить. Возможно, он даже пойдёт по моим стопам. Моя фамилия останется жить.
— Картер… Картер, — должно быть, в какой-то момент я тоже всё-таки погружаюсь в сон, потому что в чувство меня приводит то, как, шевелясь, Лив издаёт шумный выдох где-то рядом с моими волосами. Я максимально сбрасываю охватившее меня оцепенение в той степени, в какой
— Тебе плохо? Что случилось?
— Ничего. Ты просто заснул. Снова, — Лив в курсе, что накануне я остался здесь, с ней, но я и понятия не имею, как она относится к тому, что на этот раз обнаружила меня не в кресле на рассвете, а прямо в кровати посреди глубокой ночи. Наши ноги тесно переплелись после серии неосознанных действий, а я уткнулся головой куда-то то ли в правую ключицу, то ли в шею в абсолютном незнании, насколько конкретно выпал из реальности. Обвинений в голосе не слышно, но это вовсе не синоним того, что мне их можно не бояться. — И это не самое удобное место, не считаешь? Как ты вообще смог опять остаться здесь?
— Моя обезоруживающая улыбка творит чудеса, — но, конечно, это работает только с медсёстрами, так что на руку мне ещё и то, что лечащий врач заходил сюда сегодня едва ли пару-тройку раз. С утра посчитав отключение капельницы возможным и безопасным, днём, изучив динамику, результаты осмотра и показатели общего состояния, он сообщил, что, вероятно, уже завтра выпишет Оливию домой. Лучше новости и не придумать. Как раз успею отвезти её в квартиру прежде, чем окажусь на паркете в игре против соперников из Майами. Всё складывается очень даже удачно и благополучно.
— Не думаю, что завтра она тебе пригодится и поможет, — в тишине и непроглядной черноте говорит Лив, и она, скорее всего, права. За эти почти полтора дня я пропустил все тренировки, что были, и когда в редкие моменты задумывался об этом, мне становилось почти тошно. Джейсон ничего не говорил, не требовал появляться и, наверное, был даже рад видеть, что я всё-таки верен и предан, как какой-то щенок своему хозяину, прибегающий по первому зову. Можно заключить, что мне даже выдали целую санкцию на незапланированный отдых, но не прокляну ли я его отеческие чувства, вышедшие на передний план в ущерб общему делу, если, отбившийся от рук, завтра не смогу показать себя самым достойным образом? — Прозябая здесь со мной и пропуская подготовку, ты будто забыл о втором составе. У некоторых из них столько амбиций, что они вполне могут тебя проглотить и не подавиться. Всё или ничего. Ты вообще помнишь, что у вас не принято отвлекаться на беременных подружек, новые или бывшие отношения и тому подобные истории? Это вредит концентрации и иногда даже наносит ей непоправимый ущерб.
— Ты не думала об этом прежде. Почему вдруг сейчас?
— Я не навязываюсь тебе, но и смотреть на то, как тебя вышвыривают из-за меня, не хочу, — и так я почти ослеплён. Ошарашен невиданной для неё откровенностью, своего рода аукционом щедрости, о котором меня никто не предупредил, но весь куш всё равно достался мне. Я в курсе, что ночью люди вроде как становятся искреннее, добрее, отзывчивее и всё такое, но Лив… Для неё время суток словно всегда одинаково. По крайней мере, это то, как, я помню, всё было. — Я не желаю тебе зла. Так что вызови-ка ты такси и отправляйся домой. У тебя ещё есть время нормально отдохнуть в собственной кровати и набраться сил.
— Нет, я не поеду, — чтобы я оставил её одну в той ситуации, когда, что бы там ни было, это последнее, чего она заслуживает? Да ни за что не свете. Ладно, может, об одиночестве как таковом речи и не идёт, учитывая регулярные материнские и отцовские визиты, но сейчас их здесь нет, да и меня не должно тут быть. Но сама мысль о том, чтобы уйти, не кажется правильной ни рассудку, ни сердцу. — Мне и тут хорошо, — и даже очень. Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что всё будет так, я бы не поверил и раскритиковал его тупость. Но сейчас я не представляю себя нигде, кроме как здесь, в этой палате, когда вся больница погружена в преобладающую тишину. — С тобой и нашим сыном, — как и все предметы вокруг, Лив лишь тусклое очертание и неясный силуэт, но зрачки достаточно привыкли к однообразному мраку в каждом метре окружающего пространства, и я критически сильно уверен, что она смотрит на меня. Её ничто не держит, кроме разве того, что значительно далеко ей всё равно сейчас не уйти. Мне кажется, Лив не делает попыток встать не потому, что это тяжело, неосуществимо без посторонней помощи, а она слишком горда, чтобы о ней просить, или бессмысленно, а потому, что это то место, где ей в глубине души хочется находиться. — Я знаю, ты всё чувствуешь, Браун. Ты, вероятно, ранена.
— Ранена? — голос слишком тихий, будто она страшится доставить неудобства другим людям, которые находятся в соседних палатах и сейчас однозначно спят, но ей, скорее всего, плевать на чужой сон. Я начинаю думать, что, может, ей недостаёт уверенности и внутренней силы продолжать этот разговор так, чтобы, как обычно, ничего не дрогнуло. И тут же различаю, улавливаю уязвимость, пусть в ней и есть отражение попытки спрятаться за недоумённым удивлением. — А что ещё ты скажешь? Может, что я подавлена? Расстроена? Разбита?