Три минуты с реальностью
Шрифт:
Она подошла к окну и стала смотреть на город. Первые солнечные лучи уже окрасили золотым блеском крыши и фасады домов. На горизонте сверкала синяя лента залива ЛаПлата. Она открыла дверь, вышла на крошечный балкончик и посмотрела вниз. Ограждение оказалось очень высоким, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Вдыхая теплый воздух, она ощущала неопределенный, бархатный аромат города. Солнечный луч коснулся стены рядом с ней, и она накрыла его ладонью, радуясь теплу, которое ощутила. Потом вернулась в комнату и стала собирать вещи. Все кончилось. Никаких объяснений она так и не услышала, но теперь это точно конец. В мозгу вертелась странная смесь из мыслей и рассуждений. Приводя одежду в порядок, она думала, как пойдет по улице в разодранной блузке и куда ей вообще идти. Потом приняла обжигающий душ, наполнила ванну, долго лежала в горячей воде, почти полностью погрузив туда голову, и слушала подводные
Только подойдя к зеркалу, чтобы расчесать мокрые волосы, она заметила это. Сначала ей показалось, что волосы просто растрепались. Она несколько раз провела щеткой по одной и той же пряди, и сомнения рассеялись: одного локона не было. Даже не локон, целая прядь волос была полностью выстрижена. Прошло еще какое-то время, прежде чем она наконец поняла: пока она спала, он отстриг у нее прядь волос. Она отшатнулась от зеркала, щетка выпала из рук. Потом в два прыжка вернулась в комнату, быстро оделась, спрятав, насколько это было возможно, разорванную блузку под кофтой, и пулей вылетела из квартиры. Лифта, как ей показалось, пришлось ждать целую вечность. В доме стояла мертвая тишина. Она никого не встретила ни в лифте, ни внизу.
Джульетта понятия не имела, в каком направлении идти, чтобы поймать такси. Улицы были совершенно пусты. Начинался ясный солнечный день. Солнечный и совершенно безлюдный. И все же прошло не так много времени, прежде чем появилась одна из бесчисленного множества желто-черных машин этого города. «Такси здесь как осы, – подумала Джульетта. – Как будто все время ищут корм».
Она назвала водителю адрес гостиницы, где жил отец. Если он не улетел, она найдет его там. На полпути изменила свое решение и дала адрес Линдсей. Город был таким же солнечным и пустым, как в день ее приезда. Странно, но воспоминания о прошлом воскресенье казались более реальными, чем вид из окна. Картинки, мелькавшие перед глазами, ее не затрагивали. Способность к чувственному восприятию почти исчезла. Будто все ее ощущения должны были сперва пройти через защитную мембрану. Она видела нескольких бегунов и продавца цветов, который раскладывал свой товар в зеленом металлическом киоске. На углу на бордюре сидел мальчик и связывал веточки жасмина в небольшие букетики. Танго и жасмин. Повсюду в этом городе.
Куда он ушел? Зачем ждал ее в аэропорту? К чему эта ночь? Куда? Зачем? Почему? Она нервно теребила поредевшие волосы и представляла себе, как его рука с зажатыми в пальцах ножницами парила над ее лицом, пока она спала. Ножницы? Но она не видела там ножниц. Неужели он носит ножницы с собой? Или что это было, нож? Нож всего в нескольких сантиметрах от ее лица. А она спала. Неужели она умеет так крепко спать?
Потом она долго стояла перед дверью Линдсей, не решаясь позвонить. Она опустилась на бордюр и с наслаждением ловила солнечные лучи, с каждой минутой становившиеся все более жаркими, разглядывала уходящую вверх улицу Сан-Тельмо и вдруг ощутила какую-то внутреннюю связь с этим местом. Пусть она совсем не понимала ни этого города, ни его жителей. Ни даже их лиц. Пусть даже, по правде говоря, не понимала их музыку. К примеру, что такое танго? Она бы ни за что не смогла объяснить. Но, глядя на эту убогую улицу, она вдруг вспомнила несколько слышанных раньше мелодий, и те зазвучали для нее совсем по-другому. Утреннее солнце, ароматный воздух, полуразрушенные фасады, болтающиеся электрические провода, что-то потустороннее в облике вцепившихся друг в друга посетителей полутемных баров – все ее прошлые и настоящие впечатления от этого города соединились воедино и отозвались в воспоминаниях о музыке. И она зазвучала иначе. Но у нее не было больше времени, чтобы понять, почему это так. Может, все это очередная галлюцинация? Только почему-то она вдруг совсем по-другому услышала танго. Она слышала его, хотя ни один инструмент не играл. Как там сказала Линдсей? Этот город отмечает каждого изнутри. Она думала о той песне, которую Дамиан выбрал для последнего танго в Берлине: «И преклоню колена у берегов грязного, чудного залива Ла-Плата, из его ила и соли выцарапаю себе новое сердце…» У нее не появилось нового сердца. Но что-то в ней неуловимым образом изменилось. Даже если она сама не может точно сказать, что именно.
31
В конце концов она решила, что еще слишком рано будить Линдсей, и пошла по улице Кочабамба до пересечения с улицей Дефенса. Издалека были видны торговые палатки на площади Доррего. В этот ранний час большинство из них были еще закрыты. Сами торговцы, сбившись небольшими группками, стояли рядом и, пустив по кругу выдолбленную тыкву, поочередно отпивали из нее мате. Джульетта немного побродила между палатками, купила себе дешевенькую белую футболку, в которую тут же переоделась, сняв разодранную блузку – ей надоело постоянно придерживать ворот рукой, – а потом завернула в единственное уже открывшееся
163
Рожки (исп.).
Все ее прошлое разбилось вдребезги. Но жизнь все равно продолжается. Скоро у нее день рождения. Через две недели ей исполнится двадцать.
Время шло. Она заказала еще один кофе. Постепенно площадь заполнилась туристами. На сцене появилась первая пара тангеро, которые постарались показать, на что способны. И хотя большинство танцевальных пар смотрелись неплохо, их выступления казались ей обыкновенными, начисто лишенными тайны. Но публике нравилось, танцоров щедро одаривали аплодисментами. Джульетта отнюдь не была захвачена зрелищем, но все-таки продолжала сидеть: несмотря на всю гротесковость «туристического» танго, в танце этих бедолаг все же пробивались иногда отблески исходного, настоящего танго – безнадежная тоска по партнеру. Ведь подобные вещи не годятся для сцены. В них таится что-то неприличное, шокирующее. Не в самом танце, который просто служит средством выражения этой тоски. Тоска-то ведь не бывает неприличной. Неприличны при этом наблюдатели, зрители. Взгляд непричастных, тех, кто своими вуайеристскими ожиданиями превращает естественное в экзотическое, питает собственной похотью и, таким образом, разрушает. Взгляд так называемых цивилизованных людей на дикарей, колонизаторов – на аборигенов, европейцев – на остальной мир.
Взгляд публики на танцора.
Она подумала о Дамиане, о том, как несколько лет назад он вышел на сцену, вымазав лицо черной краской. Она сама не ожидала, что это воспоминание вызовет у нее улыбку. Разве не прекрасный образ? Ведь танго не что иное, как симуляция притворства – музыка, которая словно неустанно убегает от себя самой затравленными синкопами и жалостными пассажами. И если все, что говорила Линдсей, правда, то уже самое первое танго на свете было пародией, попыткой белых уподобиться черным, не становясь ими на самом деле. Воровство, фальшивка, необходимая для того, чтобы никто никогда уже не смог выявить истинного происхождения. И разве не трогательно смотреть, как внуки воров имитируют свою же собственную проекцию, совершенно не замечая, что лак в некоторых местах облупился и истинная суть прорывается наружу?
Линдсей. Может, она уже встала? Половина двенадцатого.
Тут взгляд ее упал на экран телевизора, укрепленного над стойкой бара. Звук был отключен, да она все равно не смогла бы понять ни слова. Но кадры!
Джульетта впилась взглядом в экран. Сюжет состоял из четырех частей. Сначала показали очень серьезного Фернандо Альсину в окружении журналистов. Его лица почти не было видно за микрофонами и камерами. Он отвечал на вопросы. Потом резко отвернулся.
Конец пленки.
Второй сюжет: журналист стоит на недостроенной автомагистрали. Позади него облако черного дыма. Слышен звук сирен, видны отблески синих мигалок. Журналист показывает рукой куда-то вверх, и камера медленно подъезжает к бетонным опорам, скользит по ним, чтобы показать обрыв недостроенной проезжей части, из которой торчат железные штыри. Потом камера снова быстро спускается вниз, выхватывая внизу дымящийся искореженный автомобиль, который, очевидно, свалился с этой недостроенной эстакады и загорелся. Сильный ветер гонит черный дым прямо в камеру. Голос журналиста прерывается.
Конец пленки.
Крупным планом госпожа Альсина, которая садится в машину и тотчас же уезжает.
Конец пленки.
Появляется комментатор и произносит несколько фраз. Еще раз показывают Фернандо Альсину, но тот уже отвернулся от камер. Потом картинка меняется.
Конец сюжета.
Большое наводнение.
Джульетта выбежала из кафе. Протискиваясь между людьми, добралась до улицы Дефенса, пробежала под мостом и чуть не упала на улице Кочабамба. Жара достала ее. И вонь. Здесь все воняет. Выхлопные газы. Мусор. Что произошло, черт возьми? Альсина в «Новостях»? Сгоревший автомобиль? Сегодня утром?
Дамиан?
Она уже звонила и одновременно барабанила в запертую дверь. Дымящийся автомобиль. Вчера в аэропорту. Запах бензина в салоне. И от него. El loco.
– Линдсей! – закричала она. Наконец услышала шум за дверью.
– Пожалуйста, нет. Пожалуйста, только не это, – шептала она, стискивая руки, пока кто-то с той стороны один за другим отпирал запоры.
– Джульетта?
Она сразу все поняла по выражению ее лица. Это правда. Линдсей обняла ее и прижала к себе.
– Джульетта. Боже мой. Откуда ты взялась… Это ужасно, – прошептала она.