Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
Скорбь, покупки, готовка… А сколько беготни с ПОСБОНами и кладбищами! Ну куда ей дежурить?
Я подменил Рону Натановну на экстренном аппендиците. Керцер попросили из гинекологии, и она вытеснила из «неотлоги» Прасковью Денисовну Савлову — на пенсию.
После экстубации я откатил «аппендицит» в смотровую дожидаться санитаров. Зверски хотелось есть — с перепоя какой завтрак?
Дежурные службы больницы долго колебались и, наконец, решились на казенный кошт. Не за казенный счет, конечно. Обед, ужин и завтрак стоят пять-шесть рублей или около того.
57
«Мы доставим вам „форд“ любой модели и цвета при условии, что это будет модель Т черного цвета»
Конечно, по качеству профессионально изготовленные блюда уступают кустарным поделкам. Зато бедным интернам и ординаторам больше не приходится накручивать километры по ближним и дальним магазинам в поисках скудных даров социализма с человеческим лицом. И, главное, регулярное кормление без поздних обедов в восемь вечера и ранних завтраков в четыре утра.
Зайчук попытался испортить мне аппетит.
— А почему у вас больная не дышит?
Нет, он никогда ни к кому не обращается на «вы». Имелась в виду анестезиологическая служба.
— А почему вы так спокойно об этом говорите?
Я медленно отложил ложку в сторону и прошествовал в «смотровую». Больную уже отправили в профильное отделение. Это не вредность, просто своеобразное чувство юмора. Сродни моему.
— А почему вы не сопровождаете больную? — после группового изнасилования в лифте спящей красавицы (кстати, тоже после аппендэктомии) санитарам больше не доверяют. От анестезиологов требуют участия в транспортировке одурманенных пациенток.
— Еще не вечер. И она не в моем вкусе.
Профессорша всерьез взялась за мое воспитание. Каждое опоздание, пусть даже на две минуты, учитывалось. «Меня не волнует расписание электричек и пригородных автобусов. Сначала разберитесь с собственным расписанием. Выходите раньше. Я, например, ровно в семь-сорок включаю сигнализацию и запираю дверь. Каждый день, кроме воскресенья. Вот уже сорок лет. А вы человек непунктуальный. Я не хочу ни за кого краснеть перед Джеффом. И потом, что это за самодеятельность? Зачем вы ему звонили?»
Первым отчалил некий Максудов. Помнится, именно он пытался произвести на экзаменаторов впечатление бессвязно-беспредметным описанием своей псевдонаучной деятельности.
Может быть, Джефф принял его за шотландца (McSudow) или родственника Макса фон Зюдова?
Спонсоры не собирались укрупнять отряд советских стажеров.
Фонды не резиновые. Из списка вычеркнули Инну. Видимо, за аморальное поведение.
Из «сестринской» раздавался басок Юры.
Опошин пристроил своего шестнадцатилетнего сына санитаром — мальчик собирается поступать в мединститут, а пока пусть пооботрется, приглядится.
Операционные сестры соответствующего
— …сначала надо все хорошенько взвесить. Брак — дело нешуточное. Лично я не планирую жениться лет до двадцати пяти — двадцати восьми…
— Сперва нагуляешься, — пропела Рося Рублева.
Юра густо покраснел и огрызнулся.
— И сперва, и потом. Жена не стенка.
Присутствующие встретили этот афоризм аплодисментами. Юра приободрился.
— Можно, если осторожно. Лет до сорока…
— А потом?
— Потом детей надо женить, внуки пойдут. Уже не до интрижек.
Аудитория дружно прыснула.
Юрин папа давно вступил в означенный возраст урезания сексуальных потребностей, но продолжает возить персональную медсестру Олесю в Суздаль, Новгород и Псков — профкомовские маршруты не отличаются разнообразием.
Хорошо, что Юра не знает, а Михаил Николаевич не слышит.
Замученный страхами и фрустрациями, я развернул осеннее наступление по всему половому фронту. Мою первую атаку отбили, правда, без значительных моральных потерь с моей стороны.
Я увидел ее на выходе из метро «Шоссе Энтузиастов». И сразу забыл про троллейбус до кинотеатра «Слава» и проходящие троллейбусы до Балашихи. Последовал за девушкой моей текущей мечты. На трамвае, мимо грязных амбаров и дальше — пешком в «хрущобы». Пожирая глазами сильные икры «бутылочкой» и крепкую попу. Подыскивая слова. В контакт вступил только у ее подъезда.
Девушка оказалась работницей электролампового завода. Не помешает разнообразить свой стол, пардон, постель.
До постели дело не дошло. На третьем за две недели телефонном звонке я понял, что Инна — какое поразительное совпадение, но сколь разительный контраст! — боится незнакомых мужчин. К этому времени мой энтузиазм уже угас. Не потянул бы даже на три свечи. Пардон, палки.
На прощанье я рассказал девушке «именной» анекдот.
Мужик просыпается с дикого похмела и видит рядом голую бабу. «Ин-на!» Та наглухо заворачивается в простыню и отползает на противоположный край кровати. И снова, но уже громче: «Ин-на!» — «Я не Ин-на, я Лена» — «Ин-на фуй!»
Борщ, жареная рыба и кисель плотно легли в желудок. Я растянулся на широком финском «сексодроме» ответственного анестезиолога и почти задремал, когда в «дежурку», которую мы делим с травматологами, ворвался нестареющий душой Дурак Ильич (в миру Сергей Ильич Дарукин). Ворвался с рассказами о традициях русской медицины, корифеях послевоенных лет и теплом, отеческом (ныне безвозвратно утраченном) отношении к больному.
— Это несчастный человек, уже наказанный Богом неизвестно за что. Он испуган, ему больно. Вокруг незнакомые люди, казенные белые стены. В наших силах хоть немного облегчить его страдания. Поделиться любовью. Ведь любовь заложена в каждом. Любовь к Родине, любовь к матери, любовь к детям.
Надо любить больного…
Я изо всех сил кивал головой. Но Ильич, кажется, зарядил надолго. Свободному потоку глубоких мыслей помешало появление «гипсовой» сестры.
— Сергей Ильич, «лодыжки» привезли.