Три Нити
Шрифт:
Он открыл рот — на язык капнуло что-то соленое; из носа текла кровь? Надеясь стряхнуть наваждение, он поднялся на ноги, но слишком поторопился. Голова пошла кругом; башня накренилась, завалилась вбок, и он упал на пол, ударившись коленями и локтями. Хонсу тут же подскочил, захлопотал вокруг, всплескивая руками, будто наседка над цыпленком.
— Бедный, бедный, — причитал страж, выжимая ему на затылок влагу из ягодных бус. — Перегрелся!
Но жара была ни при чем. Вытерев лицо (на ладони остались грязные серо-красные разводы: теплая вода, кровь, пыль), он встал и, шатаясь, побрел к железным дверям. Если чем-то
Он же снова принялся изучать двери. На вид те казались очень старыми: металл густо покрывали синевато-зеленые потеки окиси. Прижавшись носом к зазору между створками, он с силой втянул воздух; пахло странно — не то мхом, не то тиной; тяжелый, гнилостный дух. Прислушался — с другой стороны было тихо. Постучал ногтем по стеклянным пластинам в стене — одной, второй, третьей. Ничего! Но, как только он решил, что все механизмы башни давным-давно сломались, огонек под его пальцем вдруг сменил цвет с белого на тревожный желтый. Ближайшая дверь, истошно скрежеща, раскрылась.
Из проема повалил пар — большими мягкими клубами; а потом он увидел человека. Тот лежал на полу, полуутонув в молочной мгле; вокруг боков и конечностей обвивались сотни проводов. На влажной резине мерцали разноцветные всполохи: свет шел от стен, точнее, от развешанных по ним экранов. Большинство давно погасло, но некоторые еще работали, показывая разные уровни башни: вот летуны парят над провалом, расправив широкие крылья; вот хрустальные ежи бредут между колонн, фырча и цокая когтями; вот муравьи заползают на потолок, готовясь ко сну… Весь его путь можно было увидеть отсюда. Но кто следил за ним, если единственный обитатель этого тайника был мертв?
В этом не было никаких сомнений. Туман рассеялся, и он смог рассмотреть лежащего как следует. Тот распластался на животе, раскинув в стороны длинные руки, но лицо — точнее, желтоватый иссохший череп — смотрело прямо на них. Ему свернули шею.
— Не подходи! — крикнул прибежавший на шум Хонсу и сжал его плечо, мешая переступить через порог. Он не стал сопротивляться. В этом трупе было что-то пугающее, отталкивающее, заставляющее отводить взгляд. — Слушай, я не знаю, что тут происходит, но не трогай ничего больше, ладно?.. Что это за чудовище? Даже в сказках, что пела нам Мать, не было похожих!
Так Хонсу бормотал, облизывая трясущиеся губы, и вдруг вскрикнул.
Труп, только что распростертый по полу, медленно подымался. Как-то ему удалось перевернуться на спину, и теперь он уже полусидел, опершись на руки; над плечами покачивалось слепое пятно затылка, поросшего короткими седыми волосами. А потом мертвец схватился за голову обеими ладонями — на запястьях, будто жилы, вздулись черные разветвления проводов — и с хрустом провернул череп на перекрученных позвонках. Струя белого тумана вытекла из щели между оскаленных зубов, а следом закапала тягучая желтая жидкость.
— Бежим! — заорал страж, пытаясь утянуть его к лестнице; но ноги будто отнялись — он пытался сдвинуться с места и не мог. Мертвец распрямился во весь огромный рост и теперь шел прямо на них. Его суставы скрипели;
— Прошу! Нужно идти! — кричал Хонсу, но он не мог последовать за стражем; не мог даже оторвать глаз от ожившего трупа — точнее, от знака на его груди. На куске истлевшей ткани был вышит красный круг с широко распахнутыми крыльями.
Мертвец был уже рядом. Костяная челюсть отвисла, обдавая запахом плесени и гниющих водорослей; костяные пальцы выпростались вперед, сжавшись на его шее. Заскрипели пластины панциря, вдавливаясь в горло, перекрывая ток воздуха. Губы похолодели от удушья. Он забился, пытаясь освободиться, но, пока хрипел и извивался, мертвец продолжал идти: в три шага преодолел расстояние между дверью и провалом, а потом вытянул руку — и он повис над пустотой.
И тогда мертвец спросил:
— Ты узнал меня, Нефермаат?.. Помнишь своего капитана?
Он разинул рот — не для того, чтобы ответить, а чтобы заглотить хоть немного воздуха; но ответ, кажется, и не требовался.
— На этот раз ты поднялся высоко, но пришло время возвращаться. Не сопротивляйся — ведь я выполняю твою волю.
Хватка мертвеца начала слабеть; он вцепился в окоченевшую, твердую как камень руку, чувствуя, как соскальзывает вниз.
— Не сопротивляйся. Ты ведь знаешь, что должен исчезнуть. Ты всегда знал это, с самого начала. Когда ты был создан, то должен был уступить место Матери и Отцу. Когда ты взошел на борт месектет, то должен был сгинуть вместе с кораблем, никогда не ступив на ту проклятую планету. Когда ты строил эту башню, год за годом, кирпич за кирпичом, то должен был создать ад, из которого не будет выхода. И создал! — труп злорадно клацнул зубами. — Ведь все это время ты знал: лучшее, что ты можешь сделать, это избавить мир от себя.
— Прекрати! — вдруг завопил кто-то. Скосив глаза, он увидел, как Хонсу бежит к мертвецу со ржавым прутом, выдернутым из лестницы, наперевес… Но враг оказался быстрее; свободной рукой он толкнул стража и отбросил прямо в провал. Хонсу даже не закричал; он упал бесшумно, как капля в колодец.
Озноб пробежал по его телу. Он пытался заорать — но не издал ни звука; пытался оцарапать склизкую кожу или пнуть врага — но труп не чувствовал боли. Выпустив из ноздрей шипящие струйки пара, мертвец сказал, почти с жалостью:
— Остановись. Ты правда думаешь, что защищаешь этих существ? Они часть сна; часть твоего наказания, Нефермаат. Они будут умирать и возрождаться вместе с тобой вечно. А теперь тебе пора возвращаться.
Мертвец угрожал ему — а он еле различал пришептывающий, хлюпающий голос в шуме, заполнившем голову. В уши будто насыпали пригоршню битого стекла. Он слышал все одновременно: стук сердца, свист ветра, гуляющего по уровням башни, пение ящериц, выползших из дневных укрытий, крики птиц, охотящихся на рогатых змей, писк кружащих в воздухе летунов, шорох песка под оскальзывающими лапами муравьев, звон кристаллов на спинах ежей, мычание толстохвостов, надувающих морщинистые бока, рев жаб, барахтающихся в грязи болот… даже далекие тоскливые молитвы, несущиеся из подземного дворца сквозь растворенную золотую дверь. Все эти звуки, большие и малые, складывались в один хорошо знакомый ему голос.