Три Нити
Шрифт:
Он опрокинулся на спину и проехал вниз несколько ступеней, но летун не собирался отпускать добычу. Кожистые крылья с оглушительным шумом били о лестницу; челюсти чудища сжались на горле так крепко, что панцирь начал хрустеть, постепенно поддаваясь. Отбиваясь от твари, он схватился за складки нежной розовой кожи на курносой морде и дернул со всей силы. Завопив от боли, летун разжал хватку. Мохнатая грудь с зеркалом посредине нависла прямо над ним; и тогда он увидел отражение — пускай искаженное и размытое, но все же отражение — самого себя. Страшная маска смотрела на него; белая маска с черными сощуренными глазами и трещиной рта, ощерившейся острыми
В это время руки нашарили на земле что-то холодное, острое — копье, которое страж выронил впопыхах! Он сжал кулак на древке, почти у самого наконечника, и вогнал оружие в середину зеркала — прямо между глаз двойника. Горячая кровь брызнула из тела летуна, попав ему в рот; на вкус она была невыносимо горькой. Тварь забилась, засипела, суматошно хлопая перепонками; стоило отпустить копье — и она, все еще трепыхаясь, упала в провал.
Где-то сверху пыхтел и топотал страж, пытаясь прорваться к нему сквозь мельтешение когтей и крыльев. Но он уже сам поднимался навстречу. Как только они миновали границу круга, летуны оставили их в покое.
***
Он повалился на песок почти без сил и пролежал так долго, совсем позабыв о страже; а тот суетился вокруг, вытряхивая из складок балахона бесчисленные мотки бечевки, скукоженные мешочки с припасами и какие-то звенящие штуки из железа и красноватой меди. Наконец он нашел, что искал — толстую веревку, огниво и несколько кусков белого вещества, похожего не то на жир, не то на соль. Веревку он выложил в круг, прошептав над ее перекрещивающимися концами какое-то заклинание, а над белыми кругляшами высек искру — и те вспыхнули ровным, ясным пламенем. Покончив с этим, страж осторожно тронул его за плечо и кивнул на место у огня. Он с трудом поднялся, моргая. Этот уровень тоже был засыпан песком; в проемах разрушенных стен темнело небо. Была уже глубокая ночь; его знобило — то ли от холода, то ли от потери крови.
— Иди сюда, — сказал страж. — Погрейся.
Это были первые слова, которые он услышал от своего преследователя. Раньше он даже гадал — не немы ли стражи, как и он сам?
— Да, нам нельзя с тобой говорить; только Матери можно, — подтвердил тот, заметив его удивление. — Но я все равно уже проклят… что мне терять?
Поколебавшись немного, он сел рядом с мужчиной и почесал щеку. Едкая кровь летуна, все еще стекавшая по его лицу, остыла и теперь одновременно леденила и жгла. Тогда страж отодрал кусок своего балахона и протянул ему — утереться. Он принял кусок грязноватой ткани и кивнул в знак благодарности.
— Ты, конечно, не знаешь, но с той поры, когда ты коснулся меня, моя жизнь уже была закончена. Мой товарищ, Немти, умер в тот же день, еще до того, как нас вытащили из тайника, — просто от ужаса. Я тоже думал, что умру: сердце у меня выпрыгивало из груди, а легкие, казалось, вот-вот лопнут. Жуткие видения являлись мне… но потом отступили. Видимо, я оказался слишком крепким — или слишком твердолобым — для духов. Когда пришли наши сменщики, они сразу поняли, что произошло. Тайник открыли, но никто не посмел протянуть мне руки, чтобы помочь выбраться. Хорошо хоть кинули веревку, чтобы я вылез сам. Они же шли следом и посыпали те места, где я ступал, солью и золою. Что сделали с трупом моего товарища, я не знаю — может, сожгли. Аможет, он до сих пор так и тлеет в темноте.
Так, сопровождаемый страхом, я вошел в город и сразу отправился к Матери. Она святая — очень святая; настолько, что может без опаски разговаривать с проклятыми вроде меня.
И Мать знала это. Поэтому она разрешила мне подняться… даже велела помощникам принести все нужное — сушеные грибы, бурдюк с очищенной водой, ягоды «жабьего глаза», которые долго сохраняют влагу, прочие припасы и оружие. Помощники оставили все это на полу, не приближаясь ко мне; потом принесли и лестницу. Потребовалось некоторое время, чтобы открыть дверь; ты ведь подпер ее чем-то, да?.. Но в конце концов она поддалась; я поднялся в место, где мы обычно охотимся на Женихов и Невест. Но мне не повезло; я свернул не туда, потерял след и больше недели блуждал в тумане. За это время я выпил почти всю воду, взятую с собою; а ту, что течет в этом месте, пить нельзя. И когда уже отчаялся, увидел на лестнице следы. Так я понял, что ты уже покинул это место и направился выше, туда, где ни мне, ни моим собратьям не доводилось бывать… Ну а дальше ты знаешь: ты убегал и прятался, я следовал за тобою и искал… И вот мы здесь.
Снаружи башни, в клубах не то пара, не то пыли покачивались стеклянные лампы; точно сотни красных глаз за сизыми веками. В схватке с летунами страж потерял повязку, покрывавшую лицо, и теперь каждая складка, каждая морщина на его лбу и щеках высвечивалась огнем или заполнялась густыми тенями. Из-за этого, а еще из-за кашля, сотрясавшего маленькое тело от макушки до пят, страж казался измученным, ветхим стариком. Жалость кольнула сердце; он протянул руку, чтобы потрепать стража по плечу, утешить его, но тот отшатнулся. А потом рассмеялся — грустно, виновато пряча глаза.
— С тех пор, как я покинул свой дом, одна мысль не оставляет меня. Мать всегда говорила нам, что ты сын предвечного Света, который послан вниз как знак его благословения и любви. Мы держали тебя в кромешной тьме, потому что верили — если ты встретишься с Отцом, если хоть один луч упадет на тебя, ты сразу покинешь нас и вернешься на небеса. Твои руки должны жечь, как пламя; в твоих венах должен течь огонь. Но вот ты вышел из темницы — и не исчез; я выдержал твое прикосновение; ты идешь по земле, а не летишь по воздуху; тебя ранит металл, и из ран течет обычная красная кровь. Потому одна страшная мысль не покидает меня: неужели все эти годы мы держали взаперти обычного ребенка, просто отличающегося от нас? Ребенка, не знавшего ни родительской ласки, ни даже доброго слова… У тебя ведь и имени нет, так?.. А меня зовут Хонсу.
И страж протянул ему распахнутую ладонь; с тыльной стороны кожа на ней была светлее и мягче, хоть и в желтоватых мозолях. Он осторожно дотронулся до дрожащих пальцев. Страж шумно выпустил воздух из ноздрей; ему было нелегко отказаться от старых привычек. Чтобы не огорчать Хонсу еще больше, он отодвинулся подальше.
— Я не знаю, зачем ты идешь наверх, — наконец пробормотал мужчина, расправляя складки балахона между бедер. — Но я не стану тащить тебя обратно против твоей воли. Пойдем вместе. Сегодня ты спас меня; завтра я помогу тебе. Согласен?