Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

— Тише, тише, тише, — повторял я, закрывая лапами большие глаза, как делал иногда, когда дзо и овцы пугались вечерних теней или запахов хищников. Потом я коснулся лбом его широкого лба и подался вперед; смирившись, бык отступил. Колдовские путы сразу ослабли; сделав еще несколько шагов назад, зверь остановился, наконец успокоившись. Облегченно вздохнув, я поднял взгляд — и увидел между гнутыми рогами внутренний круг и Палден Лхамо. Богиня стояла, вытянув вперед правую лапу, все еще сжимая в кулаке клубок невидимых нитей. То ли сияние, окружавшее ее, стало слабее, то ли мои глаза привыкли к нему — но я вдруг увидел ее лицо и, вскрикнув от страха, пошатнулся и грохнулся прямо на хвост. Оно было плоским и круглым,

как истертая монета, и все заросло мягким белым пухом; а над носом-клювом горели два красных глаза. Я готов был поклясться, что это та самая сова, которая однажды похитила меня! В это время слуги Железного господина подбежали к быку, подхватили ошметки поводьев и увели вахану прочь. Младшие шены уже начитывали заклинания над покалеченными; охи и вздохи мало-помалу наполняли воздух, а я тупо уставился на пятно крови, оставленное на камнях огромным копытом.

— Нуму! Что ж ты творишь, ячий глист! Ты ж… за тебя же еще не заплачено! — воскликнул Мардо, поднимая меня и прижимая к себе. Я уткнулся носом в пятнистый мех дядиного воротника, зажмурился и словно исчез.

***

Проснулся я между часами Барана и Обезьяны. Дождь закончился, но из-за туч в городе все еще было темно. Почти весь народ разошелся, оставив после себя чашки с недопитым шо, обсосанные кости и огрызки пирогов. Кто-то уже унес скамьи, поставленные для знати; унылые от усталости слуги убирали навесы из дорогих тканей. Площадь быстро пустела; только с южной стороны молодые послушники из разных гомп подогревали на жаровнях остатки часуймы и раздавали всем желающим. Туда-то дядя и отнес меня. Сейчас он сидел на самодельной подстилке из забытого кем-то тряпья, потирая лоб и прихлебывая из одолженной шенами плошки. Меня Мардо почти целиком засунул за пазуху; хоть в городе и было тепло, а все равно знобило.

— Боги уже ушли? — спросил я, выглянув наружу.

— Ушли, — ответил дядя, едва ворочая языком, и сотворил защитный знак.

Я не знал, что еще сказать, а потому просто уставился на курильницы, из которых выползали клубы санга. Так и продолжалось, пока к нам не подошел мужчина в черном чуба с багряной полосой. В иное время Мардо подскочил бы, приветствуя шена Железного господина, но он слишком устал, чтобы дергаться.

— Ты продаешь этого ребенка? — спросил шен, указывая на выбритую на моем лбу плешь. В подол дяди упал тяжко звякнувший мешок. — Сегодня на площади бык раздавил одного слугу, и нам нужен новый. Я покупаю его.

— Но… он уже продан, господин, — растерянно отозвался Мардо, разглядывая высыпавшиеся на чуба золотые пластины в мизинец длиною. Если весь мешок был заполнен такими, этого хватит, чтобы вся семья могла безбедно жить долгие годы. — Я обещал его лекарю…

— Скажи лекарю, что его забрал Эрлик, — процедил шен и схватил меня за загривок. — Пойдем, мальчик.

— Куда? — пискнул я. Вместо ответа мужчина просто указал вперед, через всю площадь, на дзонг за озером Бьяцо. Я только сейчас заметил, как что-то темное, издалека похожее на лущеные семечки, покачивается в волнах недалеко от берега — это были трупы праведников, утопившиеся в священных водах. Кусок знакомого чуба, подпаленного со спины, мелькнул среди прочих — это был Тамцен; где-то рядом наверняка плавала и Сота. Меня замутило. Но тут пальцы шена сжались крепче; он закинул меня на рыжего барана, нетерпеливо бодающего воздух, сам вскочил в седло и хлестнул поводьями.

— Нуму! — крикнул Мардо мне вслед. Я обернулся и сквозь можжевеловый дым увидел его желтый воротник, шелковую шапку и упавший к сапогам мешок, в котором было куда больше трех танкга.

[1] Лакханг — (зд.) храм.

[2] Гаруда — царь орлов, пожиратель змей. Киртимукха — демон жадности; изображение его лица часто используется как декоративный элемент.

[3]Chor, chorlo(тиб.),

также «молитвенный барабан», — вращающийся цилиндр, содержащий мантры.

[4] Вахана (санкср.) — ездовое животное божества.

[5] Капала (санкср.) — чаша из половины черепа.

[6] Линга (тиб.) — фигурка из теста, в которую заклинали войти злых духов, а затем выбрасывали.

[7] Дордже (тиб.), ваджра (санкср.) — многозначное слово. Может означат молнию, алмаз или ваджру как ритуальный предмет/оружие бога.

[8] Дзонг (тиб.) — крепость.

[9] Почжут (монг.) — в мистерии Цам — «товарищ», сопровождающий божество. Зд. — ближайшие к Эрлику шены.

[10] Санг — благовоние из можжевельника.

[11] Торан — ворота без створок.

[12] Пехар — божество неба, предок тибетских царей, Бёгдзе (Джамсаран) — тибето-монгольский бог войны, Курукулла — Красная Тара, дакини, покровительствующая магии, в том числе — любовной.

[13] Mdos, кресты из цветных нитей, в Тибете используются в разных обрядах — для призыва божеств (как мандалы), как тюрьмы или ловцы для духов.

[14] Цам (Чам) — в Тибете, Монголии, Бурятии — религиозная мистерия, в ходе которой одетые в особые маски и наряды ламы изображают различных божеств.

[15] Дур-бдаг, читипати, хохимай — персонажи мистерии Цам.

[16] Дамару — маленький барабан, к срединной части которого привязаны шарики-колотушки, бьющие по мембранам при раскачивании.

[17] Хоуда — носилки-башенки, какие в Индии закрепляли на спинах слонов.

[18] Пурба — ритуальный кинжал с трехгранным лезвием.

Свиток III. Перстень, Мизинец и Коготь

Мы скакали вдоль озера по гладкой дороге, похожей на отрез некрашеного полотна. От воды ее отделяла полоса серовато-черной гальки, по которой брели праведники, отмечавшие каждый шаг земным простиранием. Морды женщин и мужчин были сморщены, губы закушены до крови. Мелкие камни впивались им в лапы не хуже сушеного гороха, штаны и чуба намокли и отяжелели от тумана, но праведники не отступали. Тому, кто дойдет до конца, начислялось столько духовных заслуг, что на пять жизней вперед хватит — а это стоило того, чтобы потерпеть.

На самой дороге, не предназначенной для простого народа, было пусто, но ездовой баран шена все равно петлял и подскакивал, недовольный тем, что на него взвалили лишнюю ношу. Чтобы не выпасть из седла, я изо всех сил вцепился в переднюю луку. Мой провожатый, заметив это, обхватил меня, как куль с цампой, — от его тела пахло грязной шерстью, а от рукавов — благовониями — и ударил барана по мохнатым бокам.

Зверь понесся пуще прежнего, и скоро впереди показался высокий торан, весь в резьбе и позолоте; с его вершины пристально глядели крылатые гаруды и снежные львы с бирюзовыми гривами. Проехав между широко расставленных «ног» торана, каждая толщиной в пять обхватов, мы оказались во внутреннем дворе приозерной гомпы. Это место было посвящено разом всем богам, давшим обет Железному господину. Как я узнал позже, горожане прозвали гомпу «Привратником» — потому что она встречала всех прибывающих из Перстня и провожала их в обратный путь.

Здесь, на крутых скалах, которыми обросла макушка Бьяцо, притулились сотни низкорослых домиков из кирпича-сырца — жилища послушников, которых старая гомпа уже не могла вместить. В сумрачный день стены, обмазанные известью и желтоватой глиной, казались восковыми сотами; свет масляных ламп сочился наружу, как капли густого меда. И повсюду стоял гул — как будто гудели крылья сотен пчел! Это справа от дороги, под длинными крышами двух галерей, неустанно вращались молитвенные мельницы. Их приводили в движение ручьи, текущие со скал, но мне почудилось, будто железные махины ожили и крутятся сами по себе.