Три Нити
Шрифт:
***
Хотя путь через горы и занял больше времени, чем рассчитывала госпожа Домо, наш караван все же пришел к Бьяру за неделю до начала новогодних празднеств — и тут же стал таять, как ком влажного снега. Сначала исчез Зово — так незаметно, будто сквозь землю провалился… а может, и правда провалился, кто его знает. Затем Сота и Тамцен скрылись в извилистых улицах на западных окраинах столицы: они вроде бы собирались гостить у дальних родственников. Наконец, с нами попрощались и сестры Сэр. Кхьюнг напоследок подошла ко мне и положила горячие пальцы на затылок.
— Береги себя, Нуму. Может, еще увидимся, — сказала она с улыбкой. Прийю лукаво подмигнула мне, а Макара только нахмурила брови и встряхнула мешок с поклажей, напоминая сестрам, что время дорого.
И все же большая часть торговцев остановилась под одной крышей, в месте, прозванном Длинным Домом. Это было огромное ветхое здание из темно-коричневого
Мардо тоже решил поселиться в этом дымном и неуютном месте. Мне же лучше спалось внутри нашей повозки, а не на облюбованной блохами подстилке наверху, — тем более что зимы в столице считай, что и не было. Каждый вечер на Бьяру опускался туман, густой и белый, как молоко, и согревающий не хуже ватного одеяла. Сквозь его пелену подслеповато мигали зажженные на крышах курильницы; я смотрел на них, полной грудью вдыхая запахи санга[10] и мокрой шерсти, пока глаза совсем не слипались.
Первую неделю жизни в Бьяру я ни разу не выходил в город: все время с рассвета и до заката мы с дядей проводили на рынке, распродавая привезенное с таким трудом добро. Но и отсюда, из-за кирпичных стен и толстых гаруд на крышах, уже видны были яркие связки дарчо и дым над площадью Тысячи Чортенов, уже слышны были призывы труб и барабанов и радостные крики толпы, собравшейся на праздник. Ну, и на жителей столицы я насмотрелся вдоволь. Несмотря на теплую погоду, все здесь, от мала до велика, разгуливали в сапогах и туфлях и никогда не спускали с плеч рукавов чуба; наоборот, под них еще и рубахи напяливали! Неудивительно, что горожанам то и дело приходилось обмахиваться веерами; у тех, что попроще, они были из ткани, а у богатеев — из павлиньих перьев и слоновой кости. А сколько украшений сверкало в гривах, на груди и на лапах! Особенно усердствовали знатные дамы: некоторые волокли на себе такую груду золотых поясов, амулетниц-гао, фигурок ца-ца, янтарных пластин, кораллов и ожерелий из бусин дзи, что и ходить-то толком не могли.
Понятное дело, такие покупатели не скупились на танкга. Торговля у Мардо шла бойко, и, хотя цены дядя заломил втридорога, вскоре его повозка опустела, а кошелек наполнился. И вот настала пора продавать единственный завалявшийся товар — меня.
***
В утро накануне новогодних торжеств Мардо одолжил у кого-то ножницы для стрижки яков и отрезал мне вихор со лба. Проплешина, которую безжалостно холодил утренний ветер, была знаком того, что я выставлен на продажу. Мне показалось, что дядя тихо вздохнул, отбрасывая в сторону клок черной шерсти, — может, ему и правда было жаль меня… Да только что с того?
Чтобы не думать о грустном и передохнуть после недели славной работы, решено было пойти гулять. Мне не терпелось посмотреть на чудеса Бьяру, о которых столько твердили на рынке: на торма шириною в три обхвата, высотою в десять локтей, украшенные нежнейшими масляными лотосами, павлинами и драконами, на древние тханка, такие большие, что гривы нарисованных на них божеств цеплялась за крыши лакхангов, а красные от киновари лапы попирали улицы, и, конечно, на кукольные представления, которые устраивались у ворот гомпа на потеху горожанам. К тому же Мардо надорвал спину, толкая повозку во время снежной бури, и хотел посетить столичного лекаря прежде, чем отправится в долгий путь. Наммукмук присоветовал ему услуги своего давнего знакомого, и мы с дядей покинули наконец опостылевший Длинный Дом и отправились на его поиски.
Бьяру и правда поражал. Здесь даже неба было толком не видать — так густо клубился в воздухе благоуханный дым курильниц, так часто висели дарчо, бросающие на морды прохожих пестрые тени: синие, зеленые, огненно-красные. Да и самого народу на улицах толпилось больше, чем рыб в сетях или зерен на ячменном поле; больше, чем мух над с плошкою с медом. Сколько же хлеба и мяса съедалось в столице за день? Сколько шо квасилось? Сколько выпивалось чанга и часуймы? Не иначе как горы, озера и реки. А здешние дома! Все высокие, белые от извести — точно раковины, только что вытащенные из воды; и с каждой крыши пучили
Воистину, дивен был Бьяру! Его портили только угольно-черные вороны, рассевшиеся повсюду и гадящие на головы горожан. К моему удивлению, те не замахивались на пернатых тварей и даже не припечатывали их крепким словцом, а, вжав головы в плечи, быстрее убирались восвояси. Но этой странности, кажется, никто и не замечал. Жизнь шла своим чередом: летели из дверей клубы мохнатой пыли, скопившейся за старый год; в чанах с шипящим маслом жарились пирожки из цампы; на деревянных подносах лепились клёцки с девятью видами начинки. По ним предсказывали будущее — и Мардо, не удержавшись, купил пару. Мне досталась клецка с бумагой — к учебе, а дяде — с навозом, сулящая богатство.
Ну а пока слуги и бедняки занимались приготовлением пищи и уборкой, господа шатались по городу, крича и распевая песни, молясь и чертыхаясь, и снова молясь. Улицы были так забиты, что капли влаги, упав из резных пастей макар на водостоках, не достигали земли: им преграждали дорогу то шапки, подбитые леопардовым мехом, то зонты из павлиньих перьев, то увешанные колокольчиками и ячьими хвостами посохи шенпо. Последних в Бьяру было особенно много — кажется, они собрались со всей Олмо Лунгринг. Были здесь одетые в желтое, увешанные пластинами золота и янтаря дети Норлха, были поклонники птицеголового Пехара в широкополых шляпах с пучками белых и зеленых перьев, и закованные в медь сыновья Бёгдзе, и дочери Курукуллы[12], полностью обнаженные, с выкрашенной хной шерстью, несущие за спиною луки из сахарного тростника и стрелы, украшенные цветами белого и синего лотоса, ашоки, жасмина и ядовитого борца. Но больше всего было шенов Железного господина и белых женщин Палден Лхамо. И те и другие славились умением колдовать — так что неудивительно, что, как бы тесна ни была улица, как ни густа толпа, никто не смел коснуться даже края их чуба.
— Дядя! А правда, что колдуны сами умеют становиться птицами и врагов могут превратить в зверей? — спросил я, дергая Мардо за рукав.
— А то, — буркнул тот, потирая ноющую поясницу. — Тебя бы вот точно в улитку превратили, бараний ты помет. Пошли быстрее!
Дом лекаря мы нашли на одной из узких боковых улиц, по примете, переданной Наммукмуком: над его порогом висела сложная паутина из тонких палочек и цветных нитей — ловушка для неприкаянных духов[13], которые могли помешать исцелению. Дядя осторожно постучал в выкрашенную ярко-синим дверь; потом, не дождавшись ответа, толкнул ее. Дверь поддалась, и нас тут же обволокло облаком густой вони. Мне захотелось чихать, пока мозг из ноздрей не полезет, и кашлять, пока легкие не выпадут из пасти, — верный признак того, что лекарь здесь жил умелый.
Сквозь слезы, обильно брызнувшие из глаз, я оглядел нутро дома: там, безусловно, располагалась вотчина Эрлика на земле. Крохотные окна кто-то плотно занавесил красной тканью, так что в комнатах царила зловещая мгла. От пола до потолка вздымались клубы дыма — это тлели, порою вместе с плохо остриженной шерстью, конусы горьких, едких и соленых прижиганий. С закопченных стен свешивались жуткие картины, с дворцами из костей, пучеглазыми черепами и гирляндами блестящих внутренностей, разложенных в разновеликие чаши. Стоны ужаса и страданий подымались откуда-то снизу. Проморгавшись как следует, я различил на полу пару десятков подстилок, на которых безвольно распластались больные. Над ними, точно неутомимые демоны-мучители, суетились старый лекарь и его ученики. Дел у них было много: кого-то требовалось истыкать иглами от макушки до пяток, кого-то — обложить нагретыми на жаровне камнями, кого-то — полить растопленным ячьим маслом. В глубине комнаты, за длинным низким столом, сидели ученики помладше. Склонив угрюмые, заспанные морды и насупив брови, они готовили снадобья: терли в ступках пряности и минералы, рубили серебряными ножами пучки сухих трав и с остервенением месили что-то, похожее на плотное зеленоватое тесто. Я поморщился, представив, какой пирожок получится из такого; вторя моим мыслям, тесто зловеще хлюпнуло в бадье.