Три Нити
Шрифт:
«Дур-бдаг[15]!», — выдохнул дядя, выпучив глаза от страха; хозяева кладбищ, вот кто это! Души, уже лишившиеся тел, но еще не обретшие нового рождения. Чудища, крича и приплясывая, двинулись к площади; впереди ступали два скелета повыше, вооруженные длинными красно-белыми палками. Приблизившись к толпе, они выбросили вперед кулаки — будто камнями швырялись; но из разжатых пальцев вылетела только горстка серовато-белой пыли. Кто-то рядом шепнул, что это — прах с места кремации, приносящий большую удачу; я икнул и зажал нос и рот ладонью, чтобы случайно не наглотаться этой гадости. А вот стоявшие впереди праведники завопили от радости и всем скопом подались вперед, чтобы урвать хоть немного святыни; воздух тут же наполнился хрустом носов, сломанных чужими локтями, и воплями тех, кому прищемило хвост в давке.
Остальные дур-бдаг в это время уже вошли во внешний круг и начали подпрыгивать
— Линга! Линга! — закричал народ. У нас на западе так звалась тряпичная кукла, которую делают в начале новогодних праздников, а под конец — выбрасывают из дому, веля забрать с собой все беды и несчастья и никогда не возвращаться; но я никак не мог уразуметь, при чем тут эти трое. Схватив жертв за загривки, главные дур-бдаг поволокли их наверх, во внутренний круг, и там и остались стоять, опершись о свои палки. Прочие скелеты разбежались во все стороны, оставив внешний круг пустым.
Музыканты, утерев губы вышитыми рукавами, снова задули в ганлины; их прерывистый звук напомнил мне хрюканье рассерженного пхо. Три раза ударили цаны, и из-за внешнего круга выпрыгнули четыре танцора, в пучеглазых масках оленя, оронго, быка и барана. К полым головам зверей спереди крепились настоящие рога, украшенные развевающимися дарчо и лентами, а сзади, у основания шей, были прилажены шкуры, укрывающие танцоров целиком — так, что хвосты по земле мели. В правых лапах новоприбывшие держали короткие мечи, а в левых — капалы с шецу, жертвенной кровью, смешанной с перебродившим зерном.
Музыканты высоко вскинули обернутые замшей колотушки. Дружно громыхнули барабаны, и танцоры, издав пронзительный клич, понеслись по внутреннему кругу. Распахивая лапы, как крылья, они то подпрыгивали на пять локтей вверх, то сшибались рогами и кинжалами — да так, что искры летели! — но при этом чудесным образом ни капли крови не пролилось из костяных чаш. Обогнув внешний круг с десяток раз, танцоры упали на колени, тяжело дыша; я видел, как из их пастей тянутся тонкие нити слюны. Но танец еще не закончился: выставив перед собой капалы, четыре «зверя» начали изгибаться из стороны в сторону, бормоча и хватая пальцами воздух, будто ловя кого-то невидимого.
— Что они делают? — спросил я у Мардо, но ответил мне молодой шен, проходивший мимо с половником наперевес.
— Они созывают все души, заблудившиеся в этом мире, чтобы унести их в царство мертвых, на суд Железного господина, — шен указал кончиком половника на танцоров, которые как раз закончили причитать и теперь яростно размахивали мечами из стороны в сторону. — Видишь? Теперь они разрубают нити привязанностей, помогая призракам освободиться от прошлой жизни и направиться к новому рождению. А охранять их во время пути будут драгшед — лха и дре, связанные обетом Эрлика. Вот они идут.
И правда, во внешнем круге уже появились танцоры, изображающие старых богов и их свиту. Первыми вышли восемь низкорослых, крепких подростков — сыновей Бёгдзе, со вздыбленными рыжими гривами и непомерно длинными когтями, а вскоре появился и сам хозяин войны. Его грозную маску покрывали спирали коралловых бусин, похожие на капли красного пота; над сведенными бровями лежала корона из пяти черепов; из-за ворота торчали копья с развевающимися дарчо. В правом кулаке Бёгдзе сжимал медный кинжал, а в левом — лилово-черное сердце. Судя по размеру, оно принадлежало яку; перерубленные сосуды спускались от его основания, толстые и влажные, как стебли водных растений. Следом, одна, без свиты, вышла Рэлчикма в синей маске, с единственным желтым глазом посредине лба, единственным клыком в пасти и единственным локоном, торчащим из макушки подобно железному рогу; на плече она несла трезубец-ваджру — напоминание о молниях, рождающихся на вершине ее священной горы. Затем появились зеленоволосые Пехар и Тамдрин, рычащие и скачущие, подобно снежным львам. Наконец, последним в хоровод старых богов вступил Норлх, дородный и неторопливый, с мирной улыбкой на позолоченной маске. Он обошел внешний
Я думал, что старые боги останутся дожидаться Железного господина во внутреннем круге, вместе со скелетами и тремя линга, но они быстро скрылись из виду. Впрочем, скучать нам не пришлось: в толпе вдруг раздались испуганные крики и утробный смех. Оказывается, один из участников шествия давно уже был здесь… Вот только зрители приняли его за груду тряпья и уселись сверху! Теперь они барахтались на земле, а потешный старик с кряхтением и вздохами поднимался с четверенек. Он был ужасно высок: должно быть, к лапам ему приделали подпорки, искусно скрытые под полами халата. Роста добавляла и маска в виде непомерно раздутой, морщинистой головы, с всклокоченной гривой и кустистыми седыми бровями. Правой лапой старик опирался на кривую палку, а в левой бережно, будто великую драгоценность, сжимал кувшин для чанга. Со всевозможными ужимками он побултыхал посудиной у уха, затем заглянул внутрь, потряс и так и этак — даже просунул в горлышко длинный палец! — но не нашел ни капли желанной влаги. Тогда, пошатываясь и петляя, старик направился к музыкантам и просительным жестом указал на кувшин; но те даже не шелохнулись. Осерчав, он начал проказничать — одному шену засунул в трубу камень, другому сдвинул шапку на глаза, а третьего и вовсе дернул за хвост. Народ вокруг покатывался от хохота, глядя на его выходки, — даже когда святотатец бухнулся на колени и начал протягивать лапы Когтю, моля богов проявить милосердие к страдающему и ниспослать ему вдоволь выпивки. Наконец, отчаявшись, старик со всей силы швырнул кувшин прямо в толпу; и стоило тому удариться о камни, как во все стороны брызнул превосходнейший чанг! Тут-то старик и застонал раненым быком и схватился за космы, вырывая серый мех целыми пригоршнями, — а потом, устало махнув лапой, разлегся на камнях перед самыми праведными праведниками, со всеми их четками и молитвенными дощечками, и притворился спящим.
Мало-помалу развеселившаяся толпа успокоилась. Когда последний смешок стих и последняя слеза была утерта, я услышал звон колокольчиков. Начинался новый танец.
С западной стороны озера во внешний круг вошли шенпо Эрлика, одетые в черные чуба с алыми лентами поперек груди. С их плеч свисали сети из крупных железных звеньев; в лапах мужчины сжимали оружие, каждый свое. У одних были волнистые кинжалы, вроде тех, которыми потрошат рыбу; у других — копья с подвесками из ячьих хвостов; у третьих — серпы («Это чтобы опрокидывать мир над землей», — шепнул мне на ухо разносивший шо послушник); у четвертых — лемехи («А это — чтобы опрокидывать мир под землей»); у пятых — кузнечные молоты; у прочих — крюки на кожаных шнурах, булавы и ваджры. Пока я разглядывал слуг Железного господина, с восточной стороны появились шенмо Сиятельной богини. Их платья и штаны были белее снега, в ушах блестели серьги из серебра и золота — будто они несли в гривах луну и солнце; подпоясывались женщины змеиной кожей, а вокруг бедер оборачивали сети из желтоватых костяных бусин. У сердца каждая держала широкий кривой тесак-дигуг и капалу, но не с кровью, а с молочным нектаром.
Ганлины пронзительно взвыли, загрохотали цаны и гонги; зазвенели цепи на груди черных шенпо — глухим стуком отозвались украшения на подолах шенмо. Танец мужчин был быстрым и яростным: они то вертелись на одном месте, воздевая к небу клинки и пики, то с криками подскакивали вверх, чтобы затем пуститься бегом. Их движения рождали в смотрящих дрожь, как гром, проходящий сквозь облака. Женщины ступали плавно и бесшумно, изгибаясь всем телом и встряхивая распущенными волосами; их одежды сверкали, как молнии среди темных туч, в железном дожде из лезвий, крюков и копий. А танец все ускорялся! Я невольно зажмурился, уверенный, что кого-нибудь точно проткнут мечом или насадят на крюк; но нет — каждый шаг в нем был точно выверен. Черный и белый ряды смешивались в единый узор, тут же расходились и наконец замерли, заполнив собою весь внешний круг.
Музыка стихла, но над площадью все еще разносилось странное шипение и бульканье — это сам собою закипел нектар в капалах, которые держали женщины Палден Лхамо. Но не успел я подивиться чуду, как толпа разразилась громкими воплями; все морды повернулись в одну сторону — к озеру Бьяцо. По его поверхности бежали крупные пузыри; одни лопались, а сотни новых тут же поднимались из глубины. Огромное озеро бурлило, как котел на огне. Горячая испарина повисла над его водами; в носу у меня засвербило от запаха железа и соли — и тут над приозерной гомпой запели трубы и раковины. Боги покинули ее и вскоре должны были явиться на площадь.