Три поколения
Шрифт:
Вавилка успокоился и стал жевать с таким аппетитом, что Парфен не выдержал и незаметно для взрослых передразнил его.
— Пойдем со мной, я укажу тебе, — сказал Денис Денисович. — Кожи-то, говоришь, у Хрисанфа Самойлыча в выделке?
— Ему, мамка сказывает, тятенька увозил. Две кожонки у нас: одна с нетельчонки-пестрянки, а одна с яловки-криворожки, обезножела в прошлом году… Но спервоначала бы мне, Денис Денисович, казенные дела обделать, пакеты куда следовает сдать.
— Бери и пакеты.
— Потоньше который — в ящик,
Денис Денисович молчал и шел нахмуренный.
Долго кружили по переулкам и улицам. На площади остановились возле дома с железным ящичком у двери.
Вавилка обрадовался ящичку, как родному:
— И штучка невелика, а вот поди же…
Он осторожно достал маленький конверт, подошел к ящику, опасливо опустил письмо в щель и боязливо отдернул руку.
— Иди-ка с богом!
Потом вновь долго кружили по улицам и переулкам. Дело близилось к обеду, когда подошли к большому дому. У крыльца, у заборов и поодаль стояли привязанные лошади. Народу было так много и весь этот народ так не похож был на козлушан, что Вавилка начал потрухивать: «Не выдернули бы деньги из кармана».
В кармане у него были завязаны в платочке две трехрублевые бумажки.
— Давай-ка пакеты-то, а то, брат, тут сразу…
Вавилка охотно передал пакеты Денису Денисовичу:
— Митьша сказывал, чтоб на пакетах вроде бы расписались и чтоб пакеты обратили бы мне, а бумагу себе оставили…
— Знаю, меня не обдурят. Стань тут, в сторонке.
Белобородов ушел, а Вавилка, придерживая карман, остался ждать. Несколько ребят с расстегнутыми воротниками показались ему особенно подозрительными.
«Молокососы, а курят уже… Эти обработают, и не учуешь…»
Денис Денисович вернулся не скоро. Вавилка забеспокоился:
«Уж не украли бы у него бумаги!»
Денис Денисович вышел веселый. У Вавилки отлегло от сердца.
— Едва добился… На-ка вот, — и Белобородов подал пустые конверты с надписью на них красным карандашом. — К Хрисанфу же так попадать, — принялся объяснять он, — сначала все прямо, потом свернешь налево, потом опять прямо, потом за угол направо, и наискосок будет старенький домишко.
Денис Денисович ушел, а Вавилка все еще стоял и повторял: все прямо, прямо, потом за угол и наискосок…
Долго ходил он по улицам и переулкам и под конец так уходился, что забыл, в какой стороне находится дом Белобородова.
Белая войлочная — раскольничья — шляпа Вавилки и его растерянный вид обращали внимание встречных.
— Ты кого разыскиваешь? — спросил какой-то безбородый.
«Жулик, наверно, — подумал Вавилка и бросился от него через дорогу. — С вами, брат, только разговорись».
Солнце уже скатывалось за верхушки далеких гор, а Вавилка все разыскивал
Парфена Белобородова увидел случайно и так стремительно кинулся к нему, что чуть с ног не сбил.
И кожу Вавилка выручил, и товару купил с помощью Парфена. С ним Вавилка подружился быстро: сводили вместе лошадей на водопой, выкупались и были уже друзьями.
— К нам-то в Козлушку приезжай. А уж я тебя по таким омутам проведу, ну, что ни забросишь — харюз! Да харюзищи, брат, вот эдакие…
На другой день рано утром выехали. Вдалеке, задернутые дымкой, синели горы. Ниже широкой полосой чернела сбежавшая на равнину тайга.
Зиновейка-Маерчик ехал и тянул длинную, монотонную песню. Песня эта в горах, в тенистых ущельях с шумящими речками, с булькающими родниковыми ручьями, под равномерное цоканье подков о каменистую дорожку так заражала, что Вавилка и не заметил, как и сам начал подтягивать.
Сумы Маерчика были туго набиты, сердце его отмякло.
Глава XXX
Митя давно уже не брался за дневник: мешали артельные дела. Но сегодня он записал:
«17 августа 1927 г.
Дедушка Наум говорит: «Покос — каторга», а больше всего в покос он держится пословицы: «Час год кормит». Так что мне было не до дневника. Сено же в Козлушке — основная проблема, так как занимается деревня пушным промыслом и скотоводством. А хлеб зимой привозят из соседних деревень.
О покосе скажу в двух словах: жарко было.
Под конец дошли до того, что работали всю ночь, а спали в дневную жару. Ночью метали стога. Хорошо метать стога лунной ночью! Сухое сено от росы отволгнет — не обминается и не сыплется за воротник труха, когда подаешь его на стог или складываешь в копны. Всему я научился за это лето: и подкапнивать, и в копны класть, и на стог подавать. Мускулы мои окрепли: свободно выжимаю рукой пудовую гирю. На будущий год, уверен, дойду до двух.
Но буду записывать самое главное.
Покос кончился, и, по подсчетам председателя, накосили вдвое больше против прошлого года.
Но мало того, что покончили покос, — провели еще воскресник помощи неорганизованным вдовам. На воскреснике работали так, что в один день скопнили и сметали все сено вдовам Митриевне, Орефьевне и Омельянихе Козловым.
Глядя на нашу работу на воскреснике, к нам добровольно пришел Мокей Козлов. Хороший мужик! Не говоря ни слова, взялся он тоже за работу. Здорово поработал он в тот день. По целой копне на навильник подхватывал. А наш председатель, дедушка Наум, всю дорогу улыбался, и я окончательно теперь убедился, что дедушка Наум — золотой человек. Жаль только, что идет это все у него от христианской мистики, а не от сознания социализма. Из него мог бы выйти настоящий коллективист.