Три поколения
Шрифт:
Закончил письмо фразой: «Товарищи партийные руководители, помогите!!!»
Глава IV
Андрей знал, как важно рабочие планы в колхозах составлять заблаговременно, чтобы подготовку к севу начать сразу же по окончании зяблевой вспашки. Поэтому до снегов он спешил ознакомиться с колхозными посевными площадями и сенокосами. Вместе с агрономом Верой Струговой, прикрепленной к колхозу «Красный урожай», он с утра до вечера находился в полях.
И рельеф, и почвы, и растительность в восьми колхозах
«Уж и лисиц же здесь, наверно!» — подумал Андрей.
Кое-где поднятые пары и зябь, черные с лоснинкой пласты целины в серой смушке бурьянов выглядели жалкими заплатками на неоглядных полынных просторах залежей: старосибирская система земледелия! От горького духа полыни кружилась голова, першило в горле и щипало глаза.
Андрей хмурился: его раздражало лежащее втуне богатство.
— Вот эти полынные джунгли в первую голову выводить придется. Каждый гектар — закром хлеба. Эдакий капиталище пропадает!
Вера так быстро повернулась в седле, с такой готовностью кивнула Андрею, что горячий рыжий жеребец Курагай вздрогнул и рванулся вперед.
— Балуй! — одернув Курагая, грозно прикрикнула девушка и для острастки обожгла коня поводом.
Жеребец взвился на дыбы, попытался сбросить всадницу — сделал длинный прыжок, но, осаженный сильной рукой, пошел вперепляс, зло кося огненным глазом, жуя удила и отфыркиваясь пеной.
Андрей, ехавший сзади, невольно залюбовался спутницей, мягко покачивающейся в седле.
— Вы где же казаковать выучились?
Вера натянула поводья, и Андрей поравнял буланого своего маштака с Курагаем.
— На практике, Андрей Никодимыч, где ж больше? Два лета подряд я была в колхозе-миллионере. А конеферма у них… Я таких и не видывала больше… Там я и подружилась с конюхами. Мне они даже «дикарей» объезжать доверяли. Не раз падала, конечно. — Вера счастливо засмеялась. Она смеялась не только воспоминаниям о практике, но и тому, что услышала похвалу Андрея.
Залежи и полынь кончились, начались холмистые серопески, заросшие проволочно-жесткой просянкой и темно-зеленым даже осенью катуном, или, как еще называют это растение-шар, перекати-полем.
Андрей дотронулся рукой до фуражки, чуть надвинул ее, что было, как установила Вера, явным признаком: сейчас заговорит. И Андрей действительно заговорил: о катуне, о том, как, гонимый осенним ветром по степи, он высоко подпрыгивает, напоминая шарахнувшегося от пули дикого зверя. И несется, несется вскачь, покуда с разбегу не залетит в яму, в озеро, в куст и, плотно прицепившись колючками, останется там на всю мокрую осень и снежную зиму…
Почему-то всегда
Андрей оборвал рассказ и задумался.
Лошади шли стремя в стремя, в такт ходу поматывая головами. Поскрипывала кожа седел.
Раскрасневшаяся от езды, с выбившимися из-под клетчатой косынки черными вьющимися волосами, Вера была красива. Но Андрей, казалось, не замечал ничего, кроме почвы и засохших, поблекших на ней растений.
Простой, скромной девушке Вере присуща была своя женская слабость: порисоваться красотой рук и ног. И сейчас руки ее были затянуты в узкие желтые перчатки, а ноги в маленьких, надетых на шелковый чулок сапожках. На осеннем ветру руки и ноги сильно мерзли, но она и мысли не допускала, чтобы надеть толстые вязаные рукавички или большие сапоги на теплый, шерстяной чулок. Выставляя напоказ руки, она часто перебирала, подтягивала поводья, дразня и без того горячего Курагая.
Андрей же ехал по землям «Красного урожая», а мысленно видел Москву, парк имени Горького, Сокольники, куда они часто уезжали с Неточкой слушать музыку… Обычно они шумно врывались в квартиру, проголодавшиеся, веселые, и, пока Дарьюшка накрывала на стол, Неточка садилась за рояль и пела, а он устраивался рядом, смотрел на нее и всегда отыскивал в ней что-нибудь новое. И вот рядом с Неточкой возник танцор, по-хозяйски взявший ее под руку.
«Теперь уже тебе не в чем больше отказывать мне, моя златокудрая Диана!» — снова послышалась та же фраза, так оглушившая его тогда.
Андрей тряхнул головой, но видение не исчезло. Он стиснул зубы и с силой пришпорил коня стременами. Меринок рванулся. Андрей осадил его, и покорный маштак растерянно затоптался, затряс толстой, тяжелой головой.
«Отчего ты злишься? Ну можно ли так?» — мысленно упрекала главного агронома Вера. Несколько встреч, включая и обидный случай у комбайна, прочно привязали ее к Андрею. Он казался ей старым другом, с которым она увиделась после долгой разлуки. Но его слова: «Да вы же в таком случае не агроном, а огородное чучело!» — долго не давали ей покоя. «Ведь я не только агроном, но и девушка! И ты не имел права так грубо обзывать меня…» Но потом она оправдала и этот его поступок: «Будь я на его месте, поступила бы в точности так же. Конечно, он горяч, но это только хорошо, тепленьким здесь быть нельзя…»
Вере было тягостно его молчание. Хотелось как-то развеселить Андрея, отвлечь от мрачных дум, которые, как она замечала, часто не давали ему покоя.
— На этих песках только арбузы сеять. Вырастут, как мой дед говорил, — «под один кавун пару волов запрягай». Правда, Андрей Никодимыч?
Андрей молча кивнул головой.
Вера отвернулась и закусила губу: «Ну чего надулся?» И через минуту заговорила снова:
— А красноурожаевцы никогда не сеяли бахчи. Я интересовалась: почему? Говорят, земля неподходящая. Давайте посмотрим поближе, какая она…