Три поколения
Шрифт:
Все это Андрей узнал от своего деда, «неожиданно» появившегося в Барнауле. Андрей понял: Гордея Мироныча об этом телеграфно попросила мать. Дед настойчиво советовал внуку остановить свой выбор на расположенной в районном центре Маральерожской МТС («чтоб жить вместе»), но Андрей оставался непреклонен:
— Войковская сложней, крупней и хуже других. Значит, только туда. Разве ты не согласен со мной, товарищ председатель райисполкома? — ядовито спросил он деда.
Старик усмехнулся.
— Ну что ж, тебе видней, — сказал он и, гордый за внука, подумал: «Правильно решил!»
Стояла та золотая пора осени, которую по яркости
Дорога в Войковскую МТС почти все время шла долиной порожистой, грозно ревущей на перекатах реки. Порой дорога перескакивала реку жиденьким деревянным мостом, порой оборванные концы ее соединял утлый паром, а иногда она взбегала на обрывистые бомы и оттуда снова ныряла в долину, петляя бок о бок с капризно изгибающейся, прозрачной до дна рекой. Долину река рассекала надвое. По обе стороны рыжая от сжатых хлебов и ометов свежей соломы, стиснутая далекими горами степь. Потом горы опять придвинулись ближе, степь кончилась, пошли увалы в светлых березовых перелесках.
Андрей сидел в машине рядом с шофером и не отрываясь смотрел в ветровое стекло. Шофер, совсем еще молодой парень с крупным носом, со смоляным чубом, выбившимся из-под запачканной, утратившей первоначальный цвет фуражки, вел «газик» без малейшего напряжения. Время от времени он косил озорным глазом в сторону молчаливого спутника и многозначительно улыбался в висевшее перед ним зеркальце.
Улыбка предназначалась молоденькой загорелой девушке, помещавшейся на заднем сиденье.
И всякий раз, когда он озоровал так, девушка хмурила черные, чуть выгоревшие брови и строго сжимала маленький, властно изогнутый рот. Весь вид ее в эти мгновенья говорил Ваське Лихарю, как все звали в Войковской МТС директорского шофера Василия Лихарева: «Перестань! Не видишь, человеку не до нас!» Но предупреждения девушки были совершенно напрасны: Андрей не замечал, что творится рядом. Он смотрел на знакомую по дням минувшего детства долину, на меняющуюся с каждым поворотом реку, на утесистые, крутые ее берега, унизанные темно-оливковыми узкоперыми пихтами и пылающими, точно свечи, березами да налившимися рдяной ярью калиновыми кустами. С каждой минутой на душе молодого агронома становилось легче, спокойнее. Словно чья-то ласковая рука утишила боль. Неясные, смутные голоса звали его к новой жизни, что-то обещали, нашептывали ему, как нашептывает лепет горного ручья истомленному жаждой и зноем путнику, возвращающемуся в отчий дом.
Андрей всегда считал Алтай своей родиной, хотя родился он в людном подмосковном селе, переполненном суетными дачниками.
На Алтае родились его отец, бабка и дед, здесь он прожил все годы Отечественной войны, тут его водили товарищи по горам и лесам, как когда-то его отец, Никодимка, водил по этим местам отца Неточки, Алешу Белозерова. Деревенские друзья научили его ловить в горных ключах и речках шустрых, осторожных хариусов, охотиться на тетерева и белку, взбираться на верхушки исполинских кедров за липкими кедровыми шишками… Вместе с ребятами он любовался с вершины горы Глядена круглым, как татарская чаша, озером Хан-Алтай и водопадом Сорвенок.
Ни в какой сказке не слышал, ни в одной книжке не читал Андрей о подобной красоте земли и вод!
А как менялись оттенки степей, гор, ручьев и речек в разные часы дня весной, летом и осенью! В какое безмолвие погружалось все это зимой! Даже привыкшие к родным местам деревенские ребята как-то затихали на этих вот величественных высотах, а что же сказать
Влюбленный в чудесную эту страну, и решил он стать здесь агрономом, чтобы еще пышней украшать родной край, будить спящие пространства, трудом преображать землю отцов. «Алтай» — уже в одном этом слове ему виделись и ширь степей, и подоблачная синь окутанных бирюзовой дымкой горных хребтов с темными кедровыми лесами, и белопенные реки, и безудержно-буйное под щедрым солнцем цветение медвяных трав.
Забыв о присутствующих, Андрей негромко, радостно засмеялся. Васька Лихарь повернул к нему голову, а девушка улыбнулась глазами. Улыбка хорошо изменила тонкое, загорелое до медных отблесков молодое лицо ее и долго потом не уходила из серых больших глаз.
Вдруг шофер остановил машину, выскочил, поднял капот и стал «колдовать» в моторе.
Рядом с дорогой — роща. Пожелтевшая, трепещущая на ветру листва, кружась, сыпалась наземь. Андрей не сводил глаз с рощи. Меж скорбных берез у самой опушки молодая рябина с рдеющей кроной — точь-в-точь Неточка в шелковой красной косынке…
На вершину рябины сел дрозд, клюнул — понравилось, и он довольно закивал головкой, гулко, призывно затрещал. И тотчас откуда-то из глубины рощи возникла шумная стайка дроздов, покружилась и с радостным криком упала на закачавшиеся гроздья.
Андрей снова вспомнил, как с оравой ребят носился он по звонким осенним рощам. Тогда так же вот трещали веселые дрозды. Андрей любил собирать грибы, приносить их в дар матери и Неточке и наблюдать, как они, горожанки, внимательно рассматривали каждый гриб, точно драгоценную находку.
Шофер снова сел за руль, и машина понеслась вдоль перелесков.
В Войковскую МТС, расположенную в километре от села Предгорного, приехали вечером, когда в конторе уже не было никого, кроме подслеповатой старой немки-уборщицы, высокой, сухопарой Матильды. Она подметала сильно затоптанные коридоры и широкое крыльцо.
Васька Лихарь с шоферским шиком, впритирку подкатил к самому крыльцу и, распахнув дверцу, сказал:
— Пожалуйте!
Все еще объятый воспоминаниями, ничего не замечая вокруг, Андрей шагнул из машины. И именно в эту минусу старуха, разогнувшись, метнула с крыльца полную заслонку мусора. Андрей на мгновенье ослеп и расчихался. Заметив свою оплошность, Матильда выпустила из рук заслонку и веник и, коверкая русскую речь, запричитала:
— Ах, батюшки! Пильни в кляз немношка…
Оскалив крупные белые зубы, Васька Лихарь захохотал. Выскочившая из машины девушка с упреком сказала ему:
— Ты никак не можешь без дурачеств… — И, обратившись к немке, спросила: — Матильда, дежурный уже ушел?
— Тавно ушель.
— Надо вот товарища главного агронома устроить куда-нибудь на ночь, да чаю ему, а то из столовой девчата теперь, конечно, тоже ушли, — закончила она, уже не обращаясь ни к кому.
— Описатель, Вера Алексайн, описатель! — засуетилась сухопарая немка.
Сконфуженный Васька Лихарь стал вытаскивать из машины тяжелые чемоданы.
Андрей мельком взглянул на девушку и только тут заметил на ней кричаще-зеленый, нелепый джемпер.
Взяв у шофера оба чемодана, он понес их по крутым ступеням в пустую обшарпанную контору.
Девушка проводила его глазами, потом пружинисто-легко перепрыгнула изгородь и пошла к раскрытым дверям мастерской. И не только медно-красный загар лица, но и что-то быстрое, легкое в каждом движении ее ног и рук — все говорило о том, что выросла она на вольной волюшке степей и гор.