Три поколения
Шрифт:
Зотик снял с плеча ружье и опустился рядом с Бойкой.
И странно: как только он бросил работу — почувствовал страх.
Огонь костра сгущал тьму за пределами полянки. Пихты теперь казались уже не пихтами, а болотными чудищами, по-журавлиному поджавшими одну ногу.
Костер угасал, и чудища надвигались все ближе. Зотик увидел протянутые к нему волосатые руки и даже маленькие зеленые глазки…
Помертвевшие губы мальчика пытались прочесть заученную когда-то молитву, но рот точно ссохся.
— Да
Бойка взвизгнул во сне. Зотик вскочил, и одноногие чудища в метнувшемся пламени костра тоже отпрыгнули. Зотик вскрикнул, схватил ружье и, не целясь, выстрелил в самого толстого однонога.
— Гоп-гоп! — заржали разом лесные чудища.
Проваливаясь в снегу по пояс, Зотик пустился бежать, но споткнулся и упал. Бойка, почуявший звериным своим чутьем недоброе, завыл.
Глава VII
— Ишь ведь, как христовы надсаживаются. На кого бы это? — загнусавил Анемподист Вонифатьич.
— Далеко, знать, до свету еще, — пробасил, отозвавшись на голос Вонифатьича, большой и нескладный Мокей.
За стенами промысловой избушки захлебывались от лая собаки.
— Ума не приложу, на кого бы это собачонки?
Анемподист Вонифатьич, жидкобородый старик, метивший в уставщики [21] и добавлявший поэтому «святое» слово кстати и некстати, снова заговорил:
21
Уставщик — служитель раскольничьей церкви.
— С час, поди, уж, как разбудили, окаянные… Терьку бы поднять, что ли, господи Исусе. Эк его нахрапывает, благословенный.
— Жеребец, чистый жеребец, — вновь громыхнул Мокей.
— Терька! Терька! Проснись, сынок, да посмотри-ка, на кого там лают они. Проснись, возлюбленный сын Сирахов!
Но Терька только мыкнул что-то во сне и захрапел еще громче.
— Вот так храпит, должно, зверя чует, — загоготал Мокей.
— Ткни ты его, Христа ради, Мокеюшка, под бок — может, проснется.
Мокей схватил за плечо Терьку и стал трясти.
— Спит, дьяволенок, хоть ноги выдергивай или милиционера зови с шашкой…
— А ты ему ноздри, свиненышу, зажми, а не то горячую головешку под хвост сунь… подскочит! — пискливо посоветовал Мокею Зиновейка-Маерчик, зять Анемподиста.
Мокей нащупал нос Терьки и сильно сжал его. Терька вскочил и завертел головой.
Даже степенно-набожный Вонифатьич не удержался от смеха, Мокей же так и покатился по нарам:
— Эк, эк его подкинуло, чучелу!
— Согрешишь с вами, непутевыми, бесу служишь, — хихикал в жиденькую бороденку Анемподист Вонифатьич.
Но Терька,
— Неужто опять спит? — удивленно пискнул Маерчик и, не выдержав, поднялся на подмогу Мокею. — Постойте, я разбужу его, сурка.
Приоткрыв дверь избушки, он захватил ком снега и шагнул к нарам.
— Где он, сплюк распронесчастный, двинь-ка его сюда, Мокей!
Нащупав ворог Терькиной рубахи, Маерчик сунул туда ком снега.
Терька в ужасе вскочил на нарах и стукнулся головой о низкий потолок избушки.
— Про… проняло! — загромыхал Мокей, покрывая жирным басом подвизгивания Анемподиста и Зиновейки.
Наконец Вонифатьич угомонился.
— Надерни-ка обутки, Терюшка, да выдь-ка на свет божий, — снова пропел старичонка, — посмотри-ка, на кого это они там лают-то. Вот уж около часу будим тебя, да ты словно маковником опоенный… Выдь-ка, бога для, возлюбленное чадунюшко.
Терька стал одеваться.
— И кому бы это быть в нощи вавилонской? — доискивался Анемподист. — Волку в тайге — не нога по этакому-то уброду… На кого бы это им?
Терька оделся и вышагнул за дверь. После густого, спертого запаха избушки морозный воздух опьянил его. Брызгами метнулись звезды в далекой синеве неба.
Осмелевшие собаки бросились к пихтачу, не переставая лаять. Эхо, ударяясь о горные ущелья Щебенюшихинского белка, дробилось хрусталем.
Терька катнулся к увалу и остановился перед спуском в речку.
Собаки, проваливаясь в надувах снега, на бегу в гору смолкли, и ухо Терьки ухватило протяжный вой. Терька перекрестился. Круто повернувшись, он побежал к избушке, чувствуя, как по телу сыплется дрожь.
— Что так долго? — спросил его Анемподист.
— Неладно что-то, уж больно собаки к увалу рвутся, и вой какой-то нехороший, своими ушами слышал. Собака будто, и будто не собака! Тоненько так воет да длинно…
— Господи Исусе Христе, сыне божий, — закрестился Анемподист. — Подымайтесь-ка, мужики, надо оследствовать. Не зря же и вой, и собаки рвутся. Кому бы это быть? Волков от Ноева потопа в белках не слышно…
Мокей зажег светильник. Из-под нар выставилась одинакового цвета с огнем маленькая рыжая головка Зиновейки-Маерчика.
Молча оделись и вышли.
Начинало отбеливать. Ковш Большой Медведицы закинулся совсем навзничь, и казалось, это из него сыпались изумрудным потоком звезды.
— Благослови, господи, Амаликову поправый силу… — начал было Анемподист Вонифатьич.
— Собака это, лопни глаза мои, собака! — перебил его Мокей, уловив в гуле лая и вторившего эха вой чужой собаки.
— А не врешь, Мокей? Не зверь ли потревоженный? — опасливо возразил Зиновейка.
— Врет пес, а не я! Дойдем, Терьша, оследствуем. Уж не в капкан ли какая сердешная попала?