Три поколения
Шрифт:
— Господи, спаси, господи, сохрани!
Второй раз прокричал петух под крышей навеса, а дед Наум все еще стоял на молитве.
— Пора! — наконец решил он.
Нащупал приготовленный новый берестяной туесок и вышел на двор.
Заимка спала. Даже собаки не лаяли. Дед Наум, крестясь через каждые три шага, направился на задворки к проруби. Не торопясь, с крестами и поклонами зачерпнул из синей, словно в хрустале продолбленной, проруби воды и, так же крестясь через каждые три шага, в «молчании великом» понес «молчану» воду.
У порога три раза поклонился
— Встану я, раб божий Наум, благословясь, пойду я, раб божий Наум, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, под восток, под восточную сторону, к океан-морю. В океан-море стоит бык железный, медны рога, оловянны глаза. Ты, бык железный, медны рога, оловянны глаза, вынь из раба божия Зотея поленницу-огневицу и брось в океан-море, в белый мелкий земчуг-песок, в печатную сажень втопчи, чтобы она не могла ни выйти, ни выплыть…
Трижды Наум дунул на воду и трижды плюнул на сторону через левое плечо. Потом прочел эту молитву еще два раза, набрал воды в рот и тихонько спрыснул больного.
Зотик вскрикнул со сна и заговорил быстро-быстро:
— Держи его, держи, забегай…
— Спи-ка со господом, поправляйся, один ведь ты мужик-то остаешься, — прошептал дед Наум.
Он заботливо поправил зипун, сбившийся с ног Зотика, и, успокоенный, заснул.
Глава XI
На рассвете, когда у Ерневых заревом пожара пылало чело печки, плавя стекла окон, в раму тихонько постучал Мокей.
— Ночевали здорово! — сдерживаемым басом поздоровался он. — Отопри-ка, Феклиста, зипун бы мне.
Согнувшись, ввалился в дверь, привычным движением руки помахал перед бородатым лицом и вновь поздоровался.
Покуда шел, хотелось спросить про Зотика, но сейчас удержался. Заторопившись, обозленно сказал Феклисте:
— Не могла сама принести-то, тоже…
И, повернувшись к двери, остановился, еще злей произнес:
— А моей курносой псюге скажи: как из белкв вернусь, так еще не так пересчитаю ребра. Слышишь, скажи!
Мокей хлопнул дверью. И чем дальше шел, тем все больше и больше разжигала его злоба. Казалось, весь мир надругался над ним.
Вспомнив Анемподиста Вонифатьича, Мокей даже зубами заскрипел.
— Я тебе не Маерчик, не обманешь… не пошлешь меня к Елбану, божья дудка! Выпроводил, обрадовался, места мои захватил… — шептал он.
Мокей не мог бы объяснить причины непроходившего гнева. Злая на язык, но с отходчивым, добрым сердцем, по-своему любимая им жена — не она была тому причиной и не плутоватый Анемподист Вонифатьич, захвативший в отсутствие Мокея лучшие места для установки ловушек… Вчера и сегодня, впервые за свою жизнь, Мокей остро почувствовал, что кто-то ворвался к нему в сердце и точно грязными сапогами растоптал то светлое, что теплом наполняло его всего, когда он выносил больного мальчика из тайги. Мокей смутно чувствовал чью-то огромную несправедливость к нему. Чувствовал, но не мог доискаться до самых ее корней, и оттого не утихала злоба.
Приближаясь к промысловой своей избушке,
— Излуплю старую хитрую лису!..
Мокей прибавил ходу, торопясь добраться до становища и расправиться с Вонифатьичем, но, взглянув на испещренную следами полянку, замер. Поперек, убегая в пихтач, протянулся четкий, только что простроченный, соболиный след.
— Днем оследился зверь. Да эдакого случая не скоро дождешься, и главное — у самой избушки.
Мокей катнулся с увала и вскоре был на стану. Радостным взвизгом встретил его привязанный на цепь Пестря.
Из избушки вышел Анемподист Вонифатьич.
— Мокеюшка! Да ты как же, сын Христов, скоро-то так оборотился? Дома-то ладно ли?
Мокей сел на нары, ничего не ответив.
Анемподист Вонифатьич засуетился:
— Щец похлебай с устатку, Мокеюшка! Я это сижу себе и сдираю шкурки, стихиры себе пою тихонечко и думаю: что это скулит кобель, что скулит, а оно вон что…
Глядя на суетящегося Анемподиста, на дымящийся котелок со щами, Мокей обмяк, снял шапку и стал есть.
— Н'aрыск [24] звериный рядом с избушкой, — неожиданно сказал он. Сказал и тут же понял, что сделал непоправимую глупость.
24
Н'aрыск — след.
— Да что ты, Мокеюшка! — Анемподист Вонифатьич даже привскочил с лавки. — Господь это нам послал, господь. Вместе уж пойдем, сынок, жадничать одному в таких делах — оборони господь…
Мокей молча прожевал хлеб, молча отвязал Пестрю, надел лыжи и заскользил к увалу.
— Где следок-то, Мокеюшка? — догоняя сильного, быстрого Мокея, трудно дыша, спросил Вонифатьич.
— Рядом, на гриве.
Пестря выскочил на гребень увала и сел. Оглядываясь на поднимавшегося в гору Мокея, он словно спрашивал: «Ну, а дальше куда прикажешь?»
Охотник махнул рукавицей влево. Через минуту собака подала голос. Мокей улыбнулся: Пестря пересек след.
Отсюда охотники и пошли кружить за соболем.
Анемподист Вонифатьич поспешил в обход, а Мокей побежал по следу. Соболь попался молодой. Вскоре собака загнала его в дупло кедра.
Промышленники подкрадывались с двух сторон.
«Не спугнул бы старый бес, увязался!» — волнуясь, подумал Мокей про Анемподиста.
Но странно: прошел уже Мокеев гнев, как только он увидел соболиный след.
К дуплу подошли, держа винтовки наготове. В дереве чернела дыра.
— На караул стань, Вонифатьич, — тихо шепнул Мокей и бесшумно подкатился к кедру.
Запыхавшийся Анемподист, положив винтовку на сук, притаился за ближним стволом. Мокей снял лыжи, воткнул в снег винтовку, подпрыгнув, ловко ухватился за ближний сук и полез на дерево…
Пестря перестал лаять и только перебегал с места на место, взвизгивая от нетерпения. Мокей выдернул из-за пояса рукавицу и заткнул ею дупло. Анемподист Вонифатьич вышел из-за дерева и снял шапку.