Три принца
Шрифт:
Так что никакие угрозы через третьих лиц, никакие просьбы через первосвященника Валензона Эримида, которого я попросил посодействовать и вразумить бывшего подчинённого, не возымели действия. Они отказывались сдаваться и покидать город. И так же отказывались от шанса на мирное сосуществование, ведь не верили анирану от слова "совсем". То есть не анирану, а драксадару, как успел сообщить своей шобле тан Стерлинг.
В общем, пришлось эту проблему поставить на паузу. Я приказал перекрыть все дороги в северо-западную часть города и затопить все известные подземные ходы. Благо теперь вода для этих дел была… А так же приказал эвакуировать всех жителей из опасных районов и соорудить охранный периметр с круглосуточной охраной. Мы взяли потенциальных пакостников в кольцо
Но не только войне я уделял всё своё время. Хватало времени и на мир.
Хрупкая молодая женщина со стальным характером по имени Дейдра, наверное впервые в жизни ни в чём не нуждалась. Она на удивление быстро шла на поправку. Вскоре начала вставать с кровати, ела за четверых и практически не выпускала из рук малыша. Поиграться с карапузом хотелось всем. Не только мне, но и тем доверенным лицам, ничего подобного не видевшим вот уже тринадцать лет. И я не раз замечал обеспокоенный и немного ревнующий взгляд Дейдры, когда многочисленные гости отодвигали её на галёрку. Особенно её раздражала Алара. Чувствовалось напряжение между кошками, когда обе оказывались на ограниченном пространстве. И только годами вбиваемое в голову уважительное почтение к высшему сословию, видимо сдерживало Дейдру от фырканья и грубостей, когда Алара кружила на руках смеющегося малыша.
Так же к великому удивления всех — особенно умудрённого сединами целителя — ребёнок действительно оказался вполне здоров. Не недоношен. Эгеберг серьёзно обсудил этот вопрос с Мелеей, когда они вдвоём заперлись в соседней каморке, и получил заверение профессионалки, что срок должен был подойти лишь к середине зимы. Затем некоторое время приставал к Дейдре, беспокоился о здоровье и очень внимательно присматривался к малышу. И когда до него, наконец, дошло, в чём смысл чуда, он чуть не вынес мне мозг вопросами об анатомии аниранов. Хоть внешне я от местных жителей не отличался, Эгеберг заподозрил, что внутри у меня всё совсем по-другому. Отчасти он был прав, ведь божественной силой никто из них не был наделён. А значит, эта сила имеет некоторое отношение к тому, что Дейдра смогла выносить плод и родить как раз тогда, когда плод созрел.
А вот как она смогла выдержать процесс появления чуда на свет — этого он так и не понял. Физические кондиции Дейдры при родах исключали её выживание.
Целитель доставал нас какое-то время, но всё же вынужден был смириться. Он оставил нас в покое и дал возможность погрузиться в обычное человеческое счастье.
Не только мы с Дейдрой, но и Мелея с святым отцом Эриамоном, который поселился в соседней комнатушке, смотрел на ребёнка, как на чудо, а на меня — как на спасителя, чувствовали себя на седьмом небе от счастья. При таком опытном наставнике, как собственная бабушка, Дейдра очень быстро научилась кормить малыша грудью. А остальное подсказали инстинкты. Она научилась пеленать, постоянно что-то напевала, чтобы малыш узнавал её голос, и заразительно смеялась вместе с ним. Затем смотрела на меня глазами полными любви и давала возможность понянчиться с сыном.
Какое ему дать имя, мы не сразу решили. Когда я заикнулся об этом, в голову лезли лишь всякие "Сергеи", "Константины" и "Игори". То есть нашенские имена. Земные. Дейдра же хотела назвать сына Иваном. В честь посланника небес. Но посланник небес наотрез отказывался величать сына Иван-младший или — упаси Фласэз — Иван-джуниор.
Спас ситуацию святой отец Эриамон. Этот человек обладал интеллектом, знаниями и опытом. Поэтому разжевал нам, что единственным вариантом имени для сына милиха может быть лишь имя-символ. Религиозный символ веры, спасения, надежды и прочего. И предложил имя — Элазор.
Я прожил в этом мире целый год. Но хоть изредка задавался вопросом, никогда серьёзно не раздумывал над тем, почему имена всех служителей церкви начинаются с буквы "Э". Для меня это было несущественно. Но отец Эриамон разъяснил, что все имена церковных деятелей имеют смысл. Смысл, который сохранён в старом языке, на котором давно никто не разговаривает, но который те, кто принимает
Эриамон рассказал, что не имеет права называться именем, данным ему при рождении. Это большой грех для служителей церкви Триединого. А имя Эриамон, которое он носит с тех пор, как впервые надел рясу, означает "Сведущий". Первосвященник Эоанит, например, — значит "Владеющий". Старейшина Элестин, о котором аниран ни раз рассказывал, означает "Зрящий". Эвенет — "Мудрейший". А имя Элазор означает "Предвещающий". Именно этим именем отец Эриамон предложил назвать сына, намекая, что его рождение предвещает скорое исцеление мира.
Имя пришлось по душе всем: Мелее и Дейдре, как глубоко верующим, и мне, лишь я попробовал имя на вкус. К тому же символизм имени действительно подходил. Хоть именно я должен спасти этот мир, рождение дитя от самого анирана, несомненно, предвещает перемены к лучшему.
На том и порешили. Прямо в покоях отец Эриамон провёл обряд, наподобие христианского крещения, где что-то бормотал себе под нос, омывая водой головку недовольно хмурившегося малыша. А затем, прямо на крохотном пузе, со словами "Теперь дитя сие под защитой Триединого", пальцем прочертил знакомый знак в виде восьмёрки.
С тех пор зажили мы с Дейдрой вполне по-семейному. Хоть Мелея и отец Эриамон устроились в нескольких метрах от нас, — в соседних комнатах — очень редко вмешивались в процесс становления новой семьи.
Мелея, правда, иногда стучала по стене кулаком, требуя прекратить безобразия, с некоторых пор возобновившиеся. Но Дейдра лишь посмеивались и тащила меня обратно на кровать.
Хоть активность влюблённой женщины мне нравилась, я вновь стал замечать за собой утрату физического влечения к противоположному полу. Либидо просыпалось, когда кто-то старательно пытался его растормошить. Но угасало, стоило только надолго о нём забыть. Равнодушие к сексу было мне не свойственно. Но в этом мире я относился к нему, как к чему-то несущественному. Есть — и есть. Нет — и не надо. И хоть Дейдра старалась, и хоть ей удавалось выжимать из меня все соки — иногда по нескольку раз — от неё не укрылось изменение в моём поведении. Чувствовала ли она себя уязвлённой? Я не знаю. Но провокационных разговоров заводить не стала. Она всё так же относилась ко мне как к избранному. Как к посланнику небес. И всё так же сильно была влюблена в того, кто не только подарил нежданное счастье, но и обязан спасти родной для неё мир.
Так мы прожили в относительном мире и достатке три-четыре декады. Я был всем доволен и в каком-то смысле счастлив, когда просыпался рядом с любимой женщиной под плач новорождённого. Когда пел сыну колыбельные, когда рассказывал сказки, когда пробовал пеленать. Это было то, чего я был лишён в земной жизни. Чем не парился и не обращал внимание. В своём мире я был плохим отцом и очень хотел не облажаться в мире этом.
А затем местное бандитьё напомнило, что время почивать на лаврах ещё не пришло.
В Валензоне на некоторое время воцарился хаос. Участились грабежи, ночные нападения на расслабившихся на посту стражей, поджоги. Из северо-западной части города зло выбиралось наружу и пыталось причинять вред.
Поэтому опять пришлось взять в руки калёное железо. Опять подключать гессеров и вместе с ними нести в мир справедливость.
Но подавить сопротивление злобных выродков, знавших родной город, как свои пять пальцев, удалось не сразу. Они прятались в подвалах, прятались в наново вырытых подземных ходах. Устраивали поджоги в разных частях города, особенно стараясь наносить ущерб королевским амбарам. Лишь когда удалось закончить набор и организацию рекрутов, чем я занялся сразу после первого же выступления перед восторженной толпой, стало достаточно сил, чтобы полностью оцепить северо-западный Валензон. А затем, когда подошли выделенные королём силы под командованием умелого сотника, мы приступили в планомерному выкуриванию каждого мерзавца. Мы топили подземные ходы, пускали дым. И безжалостно дырявили арбалетными болтами каждого, кто, кашляя, выбирался на свет божий.