Три принца
Шрифт:
После этих слов от нас отвязались. Ребята-храмовники держали нос по ветру и сразу сообразили, кто главный в нашей приехавшей каяться компании. И кого лучше не провоцировать.
— Это какой-то кошмар, — бормотал я себе под нос, когда мы покидали территорию порта, с трудом пробираясь по улицам города.
Очередное чудовищное перенаселение удивило меня. Здесь дела обстояли ещё хуже, чем в Плавине. Будто тысячи мусульман приехали совершить паломничество в Мекку. Крики, плач, визги, ругань стояли повсюду. Старички в монашеских одеяниях сбивали свои туристические группы в плотный клубок и под надзором храмовников выводили из города. Сверху
По этой причине, едва судно с паломниками приставало к причалам, оно торопливо разгружалось и отчаливало. Паломников брали в оборот и выводили к восточным или северным вратам. Там давали отдохнуть какое-то время на мягкой траве, строили в колонны и вели дальше.
Я не хотел сразу покидать Винлимар. Я хотел изучить его так же, как и Плавин. Хотел побродить, послушать разговоры. Но Сималион предупредил, что это очень-очень плохая идея. В плотной толпе, где молодые грязные юноши нас трижды пытались облапать на предмет обворовывания, он весьма умело ориентировался. Дал пару затрещин мимоходом. Кому-то даже успел ножом поугрожать. А потом заявил, что в городе оставаться нельзя. Здесь ненавидят паломников. Не за веру, а за лишний рот. Здесь, в отличие от Плавина, с голодом хорошо знакомы.
Окончательным подтверждением его слов и моим желанием не изучать этот гнойник вблизи, стал просмотр весьма любопытной сцены. Не театральной, конечно. А жизненной.
Плутая по улочкам и попутно интересуясь у злых горожан правильным направлением, мы двигались к восточным вратам. И по пути врезались в галдящую толпу. Обнажённые мечи и фыркающие лошади помогли нам не утонуть в этой толпе, аки в трясине. Но со стороны мы потом понаблюдали. Некоторое время стояли и смотрели, как работает невольничий рынок.
Нет, это не был рынок рабов как таковой. Здесь не торговали детьми, на все окрестности рассказывая о их чудесном юном возрасте. Здесь паломники продавали самих себя. Отчаявшиеся и обречённые, голодные и грязные они каждому демонстрировали гнилые зубы, рассказывая о идеальном здоровье и невеликих требованиях. Мужчины и женщины, юноши и очень молодые девушки предлагали свои услуги всем, кто будет готов взять на себя заботу о них. Единственным желанием этих испуганных и опустившихся людей было желание поесть. Они были готовы взяться за любую работу, желая получить в оплату лишь одно — еду.
Охреневший аниран стоял с открытым ртом, тёр глаза и не мог поверить в происходящее. Истощённые люди, прибывшие покаяться и попросить у безжалостного божества прощение, настолько утратили человеческий облик, что дрались за возможность отнести в святой храм кувшины с водой, о чём презрительно попросил проходивший мимо старичок в рясе. А когда завязалась куча мала, ещё и похихикал между делом.
Последней каплей моего охреневания, после которой я чуть не полез доставать аниранские доказательства, стала ещё одна омерзительная сцена, где два упитанных храмовника окучивали девчонку лет пятнадцати. Выглядела она ещё не созревшей, но уже вступившей на этот путь. Грудь ещё не набрала силу, но выделялась. Стройная фигура, ещё не тронутая истощением, привлекала. Лицо ещё не покрылось морщинами тяжёлой жизни.
Наверное, именно эти качества заинтересовали храмовников. Девчонка сидела поодаль от орущей толпы.
Я не закипел лишь благодаря логике. Закипел бы, наверное, если бы увидел помост, на котором продают детей. И пошёл бы рубить всех, кто стоял на пути… Но когда очень быстро осознал, что обе стороны извлекли выгоду и получили как раз то, в чём больше всего нуждались на данный момент, стал остывать. Но факт того, что моя нога вступила в самую мерзкую клоаку, когда-либо виденную, я не стал отрицать перед самим собой. И, наблюдая за творящимся… пушистым зверьком, дал слово, что перемены придут на восток. Обязательно придут. Что вскоре людям не придётся совершать паломничество к Чуду Астризии. Я сам совершу его. Сам в компании плотно выстроенных шеренг…
Перед тем как покинуть негостеприимный город, мы немного задержались. Вернее, я задержался.
Глаз давно выхватил возвышавшийся над городом храм. Я с любопытством смотрел на шпили и проводил параллели в своей голове. Храм был меньше, чем храмы Смирения в Обертоне и Валензоне. Но и его ступени плотно оккупировали самые отчаявшиеся. Те, кто уже не мечтал ни о чём, кроме милостыни.
Но меня привлекла не эта картина. Меня привлекли цветущие сады на территории храма. И цвели не деревья Юма, а цвела самая настоящая вишня. Пышные розовато-белые кроны напомнили мне о том, кто я есть. Вернее, кем был до попадания в этот мир. Я вспомнил поездку в Токио, где проводил свой последний матч за юношескую сборную. И вспомнил, как бродил по розовой аллейке, улыбаясь и восхищаясь цветущей сакуре.
Забытые впечатления немного скрасили общее негативное впечатление. Всё же в этом мире тоже есть приятные вещи, которые стоит сохранить. Которым стоит радоваться и смотреть на них, когда совсем хреново.
— Шагайте, шагайте.
Мимолётное воздушное настроение испортил торопливый мужичок в рясе священнослужителя. За ним по пятам шли с десяток растерянных людей, а сзади присматривал равнодушный храмовник.
— Многие из этих безумцев обречены стать рабами, — проследил за моим взглядом Сималион. Говорил он тихо и печально. — Рабами церкви, которые проведут свои последние дни в темноте и сырости шахт. Они совершат восхождение и, счастливые и довольные, попадут в алчные руки. Лишь половина из них, я боюсь, вернётся домой. Вернётся с пустыми руками к холодному очагу.
— Пока они на всё идут добровольно, мало что можно поделать, — развёл руками я. — Нужно ломать ментальность. Нужно, как я давно задумал, давать надежду. Им… Вам всем не за что каяться. Вы ни в чём не провинились. Вы должны жить и сражаться, а не идти на поводу у пастухов… Я попробую всё это изменить. Но уже вижу, что работы непочатый край.
Нам удалось покинуть этот человеческий муравейник. Но вокруг города, тоже защищённого классическим рвом, дела обстояли не лучше. Каждый клочок земли был оккупирован. Вокруг рва и многочисленных колодцев было не протолкнуться. Деревянные вёдра опускались за водой чуть ли не ежесекундно, ведь напоить такую ораву совсем непростая задача.