Три романа о любви
Шрифт:
— Я не хочу чаю, — сказал он без обиды.
Она смотрела на него с легкой иронией, ожидая, что он скажет еще.
— Я не умею говорить, — прибавил он грубо. — Вам будет со мною скучно.
Он почувствовал себя элементарным и тяжелым. Он разглядывал комнату. Вот пестрые корешки ее библиотеки, протянувшейся тремя рядами у стены. По ее глазам он знал, что она должна читать много и упорно. Может быть, она уже почувствовала, что обманулась в нем. Но тем лучше! Когда он приходил к женщине, то не знал, о чем с ней говорить. Сейчас это делалось роковым.
— Разве
Эта комната имела свойство замыкать ее в сухо-официальный тон.
Спокойно она продолжала:
— Я немного прозябла. Я извиняюсь. Кроме того, повторяю: я проголодалась на воздухе.
Она налила себе в чай коньяку и ела, прозаически намазывая масло и икру на хлеб, с таким видом, как будто оба они были счастливые любовники, прожившие друг с другом по крайней мере несколько лет.
В нем жил глупый и смешной романтизм. Протянутая ему чашка чаю дымилась перед ним. Здесь было холодно, неуютно и немного влажно. Чаша цветов роскошно темнела у плотно завешенных окон.
Вера Николаевна накинула на плечи широкую соболью накидку и вдруг подсела к нему совсем близко. Ее маленькие острые колени коснулись его колен. Она сама положила ему на руку свою холодную ручку.
— Друг мой, ведь вы знаете, что я — ваша раба и готова служить вам. Что вы хотите от меня?
Опять он увидел перед собою склонившуюся темно-бронзовую шапку ее волос. Он хотел взять свою руку, но ее большие глаза, поднявшись, с раздражением, упреком и кроткой просьбой остановились на нем.
— Отчего вы не хотите, чтобы я целовала ваши руки? Вы — мой господин. Я не целую руки всякому.
Глаза ее были сухи и горды. Узкие губы плотно сжаты.
— Чтобы позволять целовать у себя руки, надо чувствовать себя этого достойным, — сказал он шутя.
— Если я у вас целую, вы этого для меня достойны.
Ее глаза имели свойство неопределенно двоиться. Это означало гнев.
— Если женщина отдает себя всю, что может значить, если она целует руки?
Ему послышалась враждебность. Он не противоречил.
— О, я люблю вас!
Сквозь полуоткрытые веки мелькнули две беленькие полоски.
Она была как в забытьи. Потом приблизила к нему лицо и чуть улыбнулась, но улыбка была болезненно-страдальческая. Он хотел прижать к губам ее пальцы, которые сжимал в своих.
— Нет, нет!
Она раскрыла глаза, глядя на него знакомым неподвижным взглядом.
— Этого нельзя. Я этого не хочу.
Она резко отодвинулась и опять сделалась прежнею, сухой и официальной.
— Я ненавижу, когда мужчина целует у женщины руки. Это так ничтожно. Но я не должна искушать вашего терпения.
Она сохраняла свою официальную серьезность.
— Мой друг, идите за мной.
Она пошла вперед. Все, что она делала, она делала спокойно и обдуманно. В этом он узнавал ее. Что-то было старообразное и утомленное в ее поступи. Впрочем и в этом была ее своеобразная прелесть. Она смотрела действительности прямо в глаза. Ведь она знала жизнь. У нее не было наивных
Он шел за нею, следя за бесшумным движением ее ног. По дороге она открывала и закрывала электричество.
— Вот сюда.
Потом остановилась. Он почувствовал прикосновение к своей руке.
— Я бы хотела, чтобы здесь не было огня. Можно?
Она повернулась к нему в полутемной комнате с лепным потолком, освещенным снизу льющимся с улицы потоком электрических лун. Он различил только светлый шелк алькова и белеющее в глубине постельное белье.
В круглом зеркале над туалетным столиком смутно мелькнули отражения. Сладкий запах амбры господствовал надо всем.
— Я вас прошу быть терпеливым. Еще одно мгновение.
Она просто распустила прическу и заплела косы. Потом заложила руки за спину, и в полусвете выступил худощавый излом ее плеча и кружевная перемычка белой сорочки.
Она отдалась ему с трогательным безучастием девственницы или профессиональной кокетки.
XIX
Ему показалось, что она плакала в глубине алькова. Он раздвинул шире атласную ткань, чтобы в призрачном свете, льющемся из окон, рассмотреть ее лицо.
Зазвенели наверху кольца. В душистом полумраке он искал смущенными трепещущими руками ее плечи и лицо. Маленькая, она исчезла среди прикосновений прохладных опустевших подушек и стеганого ватного шелка. Он нашел сначала ее тугие косы. Сама она прижалась лицом к плюшевому настенному коврику. Он нащупал ее голову и пушистые ресницы глаз. Лицо было неподвижно и влажно.
Она овладела его рукой и впилась в нее губами.
— Ненни, — сказала она сурово, называя его нежным именем, которое придумала ему в эту ночь сама, — вы не должны обращать внимания на мои слезы.
Целуя его руку, она продолжала, прерывая голос:
— Это — слезы радости, потому что я нашла вас в этом огромном пустынном городе. Вы не знаете, Ненни [21] , как вы дороги для меня. Я исполнила вашу волю. Но мне страшно.
Она повернула к нему лицо, точно спрашивая о чем-то.
21
Ненни — имя, данное Нилу Колышко Верой Николаевной, отчетливо звучит как производное от женского (Анна — Ненни), что призвано указать на женские черты в характере героя.
— В этом есть что-то ограничивающее мою любовь. Я боюсь теперь прикосновения ваших немного равнодушных рук, двум телам вдруг становится тесно на одном ложе. Мне бы хотелось куда-нибудь спрятаться, чтобы не испытывать вашей снисходительной ласки, точно подачки нищему при дороге.
Она шептала, и голос ее постепенно пропадал. Вероятно, она плакала опять.
Он дружным движением привлек ее к себе. Она прижалась лбом к его груди, изо всей силы обхватив его голову руками, и ее острые ноготки проникли ему с болью на затылке до самой кожи.