Шрифт:
Предисловие
– Вы отправили мои тексты? – спросил я пресс-секретаря издателя. Последнему понадобилось ознакомиться с образчиками моего стиля.
– Да, в тот же вечер. Там все начиналось выразительно – с блядей.
– Каких блядей? – испугался я, подумав, что перепутал файлы. Со мной это бывает.
– Ну как же? На первой странице, там сразу было про блядей.
Стали разбираться, и выяснилось, что это не про блядей, а про то, как папа подростком был в банде. И они с главарем, семнадцатилетним
Фуф, хорошо, что не про блядей.
Папа – коллекционер случайного
Открытки
Папа ушел из семьи, когда я учился в первом классе. Он уехал в Москву, приезжал редко, на дни рождения присылал открытки или телеграммы.
«С днем рождения, сынок!
Желаю тебе быть успешнее и удачливее своего отца, – писал он. – Пусть в твоей жизни будет хорошее, а плохое мы отметем, по крайней мере, постараемся.
Совершенно не знаю, что ты за человек.
Ты никогда не отвечаешь.
Не считаешь нужным?
Не уважаешь своего отца?
Так и напиши. Я не обижусь. Значит, заслужил».
На это письмо я тоже не ответил. Я положил открытку в коробку из-под зефира, куда складывал все его письма.
С интересом разглядывая рисунки на открытках, разбирая завитушки трудного отцовского почерка, я думал, что они такие же вьющиеся, как и его светлые волосы.
Папа, вроде бы, писатель.
– За славой поехал в Москву, – сказала мать, – пусть катится. Она говорило об отце редко, кратко и плохо.
– Однажды летом мы приехали на Украину к бабушке и шли по полю подсолнухов, – рассказывала она. – И Плетнер – мама всегда называет отца по фамилии, поэтому мне долго не нравилась моя фамилия, – нес двухлетнего Вовку на руках. И его вдруг укусила за палец оса, и он – раз! – и уронил Вову на землю. Больно ему вдруг стало! – на лице у мамы было презрение.
Под влиянием маминых реплик, ее коротких рассказов у меня вырисовывался образ отца-негодяя. Но было кое-что, что заставляло меня сомневаться в маминых словах.
Я знал: мой отец не такой, как все. Ни у кого в моем окружении не было папы-писателя.
В доме у нас было много книг. Я любил читать и точно знал, что книги пишут волшебники.
При наших редких встречах я молчал и застенчиво улыбался. А как еще вести себя при встрече с бородатым волшебником, который смотрит на тебя внимательными
Однако никаких подтверждений тому, что папа – писатель, не было. Только наоборот.
Раз на каникулах в четвертом классе так случилось, что я попал к отцу и увидел, как он, чумазый от копоти, кидает уголь в топку котельной.
Вот так писатель.
У писателя должны быть книги, он должен быть знаменит, думал я. Вместо писателя я увидел черномазого кочегара.
Шли годы, я кое-как закончил восемь классов, учился в ПТУ. В доме у нас уже давно жил чужой человек, мамин муж – вполне обычный, работавший на атомной станции электриком.
Мысль, что мой отец – волшебник, сошла на нет. Другая, что папаша – подлец, бросивший нас, – укрепилась. Да и я уже редко задумывался о нем. Отцовская фигура превратилась в мираж.
Но однажды в нашей квартире раздался звонок в дверь.
На пороге стоял мужчина в черной шинели морского офицера. Это был папа.
– Привет, – сухо бросил он, прошел на кухню и сел за стол, не снимая шинели.
Он был без фуражки. Седой и бородатый, он походил на моряка-полярника, вернувшегося из арктической экспедиции. Два просвета и три золотые звезды на погонах капитана первого ранга. Два ряда золотых пуговиц с якорями на черной двубортной шинели.
Положив на стол тяжелые руки, папа сидел угрюмый и поэтичный, как писатель Александр Грин.
Позже выяснилось, что героический образ капитана родился из папиного похмельного морока.
Капитанскую шинель он спер случайно, пьяным оказавшись в военкомате.
Протрезвев, отец вернул шинель, но толком объяснить свой поступок не мог.
Мне кажется, я догадался, почему он предстал предо мной в виде мореплавателя.
Так мать-одиночка ткет героический образ, рассказывая сыну, что его пропавший отец – неутомимый путешественник или отважный летчик…
Жаль, что розовая коробка из-под зефира давно утеряна. Отец всегда со вкусом подбирал открытки.
Впрочем, бог с ней, с коробкой, потому что главное сохранилось. Почти все папины письма, на которые я никогда не отвечал, я помню наизусть, как стихи.
Один дурак придумал
В семьдесят третьем году прошлого века отец рассказал политический анекдот про Брежнева соседу. Тот написал донос в КГБ. Папу вызвали к следователю, провели разъяснительную работу.
Отец тогда был студентом-заочником Литературного института. Деду пришлось надеть фронтовые награды и договариваться со следователем госбезопасности, чтобы папу не выгнали с работы и не исключили из института. Вроде бы отвязались. Но спустя некоторые время папа обнаружил за собой хвост.
– Времена были вегетарианские, – рассказывал он. – Познакомился с этим опером, смотрю – нормальный мужик, стали с ним выпивать. Переборщили, конечно, он уехал и забыл у нас дома чемодан со звукозаписывающей аппаратурой…