Три рубля на светлый день
Шрифт:
Когда водка была выпита и пельмени съедены, папа раскрыл истинное назначение сего азиатского кувшина.
– Кумган, – сказал папа холодно, вытирая жирный от пельменей рот тыльной стороной ладони, – это сосуд для подмывания в сортире.
Урок географии
Как-то
– И танцует он от Смоленска до Амура, – приговаривал папа, – и от Байкала до моря Лаптевых…
– Кто танцует-то? – спросил я. В этот момент я принюхался и почувствовал сильный запах спиртного.
– Кто-кто?! – слезы хлынули у отца градом. – Русский человек!
«Ну начинается», – подумал я.
– Ну танцует же, – предпринял я аккуратную попытку успокоить папу.
– Как ты не понимаешь, это же крест!
– Крест?
– Ты карту вспомни, – он покрестил рукой воздух: – От Амура и до Смоленска. И от Байкала до моря Лаптевых.
Часы на башне
В начале Сретенского бульвара есть модерновый дом с башней и часами.
В этом доме жил друг моего отца Георгий.
Они познакомились много лет назад на Мангышлаке, в колонии строго режима, где добывали уран открытым способом. Георгий отбывал там срок за растрату, а мой отец работал вольнонаемным инженером. В тюрьму капитан первого ранга Георгий попал из-за жены: она похитила деньги из рабочего сейфа мужа и уехала с любовником на юг.
Все, кто знал этого блестящего морского офицера, армянина, умницу и красавца, говорили, что тюрьма его подломила. После отсидки он ни дня не работал официально, зарабатывал на жизнь тем, что писал диссертации на заказ.
Георгий был влюблен в мою маму. Когда она приезжала в Москву в командировку, то часто останавливалась у него.
– Будешь обижать Надю, я тебя убью, а сам на ней женюсь, – угрожал Жора отцу.
Потом, когда отец переехал в Москву, они редко виделись, чаще созванивались.
– Ты почему не заходишь ко мне? – сердито спрашивал Жора.
– Зайду, когда починишь часы на башне своего дома, – отвечал отец.
Вчера шел мимо, поднял голову, посмотрел на башню – часы идут. Георгий давно умер, отца тоже нет, осталась только эта история.
Петух
Отпевали папу в небольшой часовне в Подлипках.
Было человек десять, но помещение часовни было мало, все стояли близко, поэтому казалось, что народу много.
Отец Феликс, знакомый отца, бывший джазовый музыкант, угрюмо читал Псалтырь. Женщины плакали, мужчины крепились, все держали в руках горящие свечи.
Папа лежал в гробу в своем старом сером учительском френче. С желтым лицом и заострившимся носом он стал похож на большую искусно сделанную деревянную куклу.
«Нестерпимо
Я вспомнил, как его выгнали с работы из института за то, что он по пьяни метнул кактусом в профессора, завкафедрой марксизма-ленинизма.
Был бы ты здесь, отец, ты бы обязательно отмочил какую-нибудь штуку. Что-нибудь из ряда вон.
В этот момент в часовне кто-то вдруг крикнул петухом.
Я обомлел.
Звук был негромкий, но я отчетливо услышал «кукареку!».
Я огляделся вокруг, лица всех присутствующих по-прежнему являли скорбь.
Нет, на такое способен только папа.
Корабль
Однажды мама попросила отца обшить балкон.
Он закрыл балкон рифлеными листами металла. Вверху и внизу железного листа он гвоздем пробил отверстия, через них продел стальную проволоку и прикрутил обшивку к решетке балкона. Конструкция получилась надежная и крепкая, но немного кривая. Мама очень критиковала папу: в некоторых местах листы прилегали неплотно, в непогоду, ударяясь об решетку, они начинали сильно греметь.
Когда же наступала осень и начинали дуть штормовые ветра с Балтики, листы ужасно грохотали.
Господи, как же хорошо мне засыпалось под этот грохот в нашей угловой, открытой всем ветрам квартире на пятом, последнем этаже панельного дома.
Ночью, лежа в кровати, я представлял себя матросом во время шторма.
Ураган, как злой великан, рвал снасти корабля, поднимал его в черную небесную высь и швырял в самую бездну.
Но я был безмятежен и сладко засыпал, зная, что мой корабль выдержит любую бурю, потому что его построил отче.
Древо
Миха
«Выбирай, что хочешь», – сказала мне бабушка Клава, когда мы с мамой приехали к ней в гости в Корсунь и пришли в магазин, где она работала продавцом.
Я его сразу увидел, еще до того, как бабка расцеловала меня. Это был большой белый медведь с выразительными черными глазами. Солнечный свет из окна весело серебрил его искусственную шерсть. Мне кажется, он тоже меня выбрал. Ровно в тот момент, когда я перешагнул порог бабкиного магазина, он распахнул мне свои объятия, вернее, свои лапы.
Мне было семь, и я был высоким мальчиком. Но медведь был выше меня и немного шире в плечах. Я сразу понял – мы отлично поладим.
– Вон его… – показал я на медведя, – Миху… – и рот мой растянулся до ушей.
Медведь, как мне показалось, в ответ тоже одобрительно кивнул. Конечно же, ему смерть как надоело сидеть на полке, по соседству с трехлитровыми банками компота, кругами колбасы, солью, спичками и всякой другой чепухой, думал я.
Бабка оглянулась на Миху, по ее лицу прошла судорога. Ценник. На него в семь лет не обращаешь внимания. Игрушка оказалась неподъемно дорогой.