Три сердца
Шрифт:
— И что же ты выбрал для себя? Творки или Кульпарков [13] ? — на полном серьезе спросил Хохля.
— Что-то в этом роде, — кивнул головой Тукалло, — потому что ваше общество…
К столу подсел двоюродный брат Залуцкого граф Рокиньский, который не пропускал ни одного случая провести с ними вечер, каждый раз приезжая в Варшаву. Черные, горящие глаза и клинообразная, тоже черная борода, густо тронутая сединой, высокий лоб и руки с очень длинными пальцами составляли удивительную и в то же время странную внешность. Рокиньский увлекался оккультизмом и даже издал под псевдонимом какую-то
13
Клиники для душевнобольных.
Тукалло, Полясский, Хохля и другие рассказывали Рокиньскому неправдоподобные глупости о якобы собственных переживаниях в интересующей его области. Он все принимал за чистую монету, а некоторые события скрупулезно заносил в свою записную книжку. Однако откровенно смеяться над ним никто себе не позволял. Он просто излучал благородство и был совершенно лишен чувства юмора, зато неистово любил дискуссии. Обладал страстью переубеждать, и каждое возражение его очень радовало, предоставляя поле для широкого обсуждения любимых тем.
И сейчас, поздоровавшись, сразу же сказал:
— Я специально приехал в Варшаву, чтобы запротоколировать феноменальное событие, свидетелем которого я практически был.
— Можно узнать подробности?
— Случай неслыханный, и тем интереснее, что произошел с человеком, который, по моему мнению, по крайней мере до настоящего времени, не выказывал никаких медиумических способностей. Я говорю о моем шурине Доденхоффе.
— Слушаем, слушаем.
— Так вот, Доденхофф приехал ко мне неделю назад. Гостевые комнаты находятся в левом крыле. Там он и поселился. А следует вам сказать, что левое крыло было построено на месте, где в конце семнадцатого века конюх убил Матея Рокиньского. Уже не вызывает сомнения, что дух убитого неоднократно являлся разным людям. Сам я, к сожалению, не видел его, но слышал в коридоре шаги и стук двери. Мой шурин, как большинство людей со спокойными нервами, достаточно скептический человек, не хотел верить этому.
— И дух испугал его? — спросил Хохля.
— Да, но не о том речь. Этого следовало ожидать. Мой шурин лег спать в двадцать минут одиннадцатого, это он точно помнит, потому что, выключая свет, глянул на часы. Уснул сразу же. Внезапно его разбудил шум, правда, он ничего не заметил, потому что в комнате царила кромешная темнота, но он почувствовал, что посреди комнаты двигается какая-то субстанция. Его парализовал страх, он просто окаменел и в тот момент понял, что если не протянет руку к выключателю и не зажжет свет, то произойдет что-то непоправимое, но оцепеневшие руки не могли сделать и малейшего движения. Тогда, я думаю, нечеловеческий ужас, именно ужас, доведенный до высшей точки, стократно усилил его волю, сконцентрировал желание, а единственным его желанием было, чтобы загорелся свет.
— И что?
— Ну и представьте себе, — триумфально закончил Рокиньский, — лампочка вспыхнула сама собой.
Он обвел взглядом присутствующих. Все молчали.
— Силой желания он зажег свет! — добавил Рокиньский, готовясь к атаке, если бы встретился с недоверием, однако никто не проронил ни слова.
После продолжительной паузы Тукалло кивнул головой и сказал:
— Да, это наилучший способ, я сам никогда иначе свет
Первым прыснул от смеха Залуцкий, за ним остальные, Дрозд даже лег на стол, опрокинув рюмку.
Рокиньский переждал бурю веселья. Он не смутился, но был уязвлен.
— Мне кажется, вы слишком много выпили, — сказал он осуждающе. — Извините, что не смогу дольше задержаться в вашей компании.
Он холодно попрощался и демонстративно вышел.
— Я точно знаю причину выдумки Доденхоффа, — откликнулся Залуцкий. — Весь секрет заключается в том, что гостевые комнаты у Рокиньского дьявольски холодные, и Доденхофф просто хотел перебраться вниз.
— Жаль, что ушел, — вздохнул Тукалло. — Развитие этих необычайных событий могло быть следующим. Дух, захваченный врасплох внезапным освещением, бросается на выключатель, и лампочка гаснет, на что Доденхофф вновь концентрирует волю, зажигая свет, дух же опять гасит, и так несколько раз! Видя, что ему ничего не добиться, привидение, наконец, исчезает с ужасным стоном, а Доденхофф усилием воли победоносно сам гасит свет.
Завязалась короткая дискуссия о спиритизме. У Рокиньского не было оснований подозревать их в чрезмерном количестве выпитого, скорее наоборот: мысли разъяснились, определения приобрели точность и правильность. Затем разговор зашел о Конан Дойле, его интересе к детективному жанру. Кучиминьский высказался в том духе, что Конан Дойл широко известен, а критики громили его за создание образа Шерлока Холмса, хотя прежде всего он был автором хороших и глубоких исторических романов.
— Ох, уж это пристрастие раскладывать все по полочкам, — говорил он, — потребность навешивать самые примитивные ярлыки. Выходит, один герой в романе может уничтожить автора, создает и закрепляет о нем самые ошибочные суждения. Спросите любого юнца об Уэллсе и в ответ услышите: «Уэллс? Это «Человек-невидимка». Вот результат деятельности Монека и его сотоварищей.
— Или доказательство, что популярность получают те произведения, образы которых автор наделил большей убедительностью, — высказался Мушкат.
— Разумеется, — согласился Стронковский, — самым жизненным будет тот герой, которого автор отождествляет с собой.
Приводились примеры. Разговор раз за разом прерывался, чтобы потом снова возобновиться. После одиннадцати пришел Ирвинг. В первом зале он встретил директора Долмача и спросил его:
— Я вчера не одалживал у вас деньги?
— Вы, вчера?.. Нет, ваша милость, но если нужно, я сейчас распоряжусь…
— Нет-нет. Я просто запамятовал и хотел уточнить. Спасибо.
Ситуация показалась Ирвингу странной и непонятной. Почему Гого соврал, почему сказал пани Кейт, что одолжил у него деньги? Ирвинг не мог себе это объяснить. Он сел за стол, и когда разговор в очередной раз оживился и стал громче, тихо спросил Залуцкого:
— Послушай, Али-Баба, я вчера никому не одалживал несколько сотен злотых?
— Нет, никому, а в чем дело? — удивился Залуцкий.
— Да так, мелочь, не имеет значения. А кто-нибудь обращался ко мне?
— Нет, но что случилось?
— Просто не помню.
— Вообще, что-то происходит и с моей памятью. Это, вероятно, водка, — предположил Залуцкий. — Несколько недель назад на каком-то банкете я пригласил в деревню на охоту двоих молодых Веберов и совершенно забыл об этом. Они, конечно, приехали, не застали меня и можешь себе представить их удивление. Или еще. Вот вчера я потерял портсигар. Неважно, что это была ценная вещь, главное, я привык к нему, к тому же это память о моей первой любви.